Новеллы

В конце концов Марастелла уступила матери и вошла в дом. Тетка Анто быстро захлопнула дверь, словно для того, чтобы девушка, очутившись в привычной обстановке жилища, избавилась от мучившего ее страха. И действительно, вид знакомых предметов, казалось, несколько успокоил Марастеллу.

— Ну а теперь сними шаль, — сказала ей тетка Анто. — Впрочем, обожди, я сама. Вот ты и дома...

— И она здесь полная хозяйка, — робко прибавил дон Кирико с грустной и ласковой улыбкой.

— Слышишь? — подхватила мать Марастеллы, чтобы побудить зятя сказать что–нибудь еще.

— Да, хозяйка надо мной и надо всем, что тут есть, — продолжал Кирико. — Пусть она твердо помнит это. Здесь возле нее будет человек, который станет любить и беречь ее, как родная мать. И она ничего не должна бояться.

— Конечно, чего ей бояться! — подтвердила тетка Анто. — Ведь она уже не ребенок! Что это еще за страхи! К тому же у нее будет теперь немало забот... Разве не так? Правда ведь?

Марастелла несколько раз утвердительно кивнула головой; но как только тетка Анто и обе ее подруги собрались уходить, она снова разразилась рыданиями, кинулась к матери и крепко обхватила ее за шею. Та с мягкой настойчивостью высвободилась из объятий дочери, в последний раз наказала ей всецело ввериться супругу и уповать на Бога, а затем удалилась вместе со своими спутницами, которые тоже утирали слезы.

Девушка замерла возле двери, которую мать, уходя, неплотно притворила; закрыв лицо руками, она старалась подавить рыдания; между тем от легкого дуновения ветерка дверь неслышно приоткрылась.

Сперва Марастелла, все еще закрывавшая лицо руками, этого не заметила; внезапно ей показалось — Бог знает почему, — будто в душе ее мгновенно воцарилась какая–то блаженная пустота, как это бывает во сне; издали доносился дрожащий, непрестанный стрекот кузнечиков, в комнату проникало пьянящее благоухание цветов. Она отняла руки от глаз и увидела, что кладбище залито ярким светом луны: он, казалось, околдовал землю — так неподвижно и отчетливо вырисовывались вокруг все предметы.

Дон Лизи Кирико приблизился, чтобы притворить дверь. И тогда Марастелла внезапно содрогнулась от ужаса; забившись в угол, она крикнула:

— Умоляю, не прикасайтесь ко мне!

Кирико, пораженный этим невольным взрывом отвращения, замер на месте.

— Да я ведь до тебя и не дотронулся, — пробормотал он. — Я хотел только дверь притворить.

— Нет, нет, — быстро проговорила Марастелла, стремясь удержать мужа подальше от себя. — Оставьте ее открытой. Я уже больше не боюсь!

— Как же нам теперь быть?.. — пролепетал дон Кирико, чувствуя, что у него опускаются руки.

Вокруг все было тихо. Сквозь полуоткрытую дверь доносилась лишь далекая песня крестьянина, беззаботно возвращавшегося домой, в деревню, при свете луны; снизу, с лугов, поднимался запах свежескошенного сена, особенно сильный в ночной прохладе.

— Если ты позволишь мне пройти, — сказал огорченный и глубоко униженный Кирико, — я запру калитку: она так и осталась открытой.

Марастелла все еще стояла в углу комнаты и даже не пошевелилась. Лизи Кирико медленно направился к ограде; он уже собрался было возвратиться, как вдруг увидел, что она бежит ему навстречу, как безумная.

— Где тут, где тут мой отец? Покажите мне! Где его могила?

— Ну что ж, ты права. Я тебя туда провожу, — ответил он глухо. — Каждый вечер, перед сном, я обхожу все кладбище. Ведь это моя обязанность. Нынче я этого не сделал из–за тебя. Пойдем. Фонарь не нужен. Нам будет светить небесный фонарь.

И они пошли по дорожкам, посыпанным гравием, среди зарослей цветущей лаванды.

Повсюду под лучами луны белели могилы богачей; а, железные кресты на могилах бедняков отбрасывали темные тени, и могло показаться, будто кресты эти лежат прямо на земле.

Еще отчетливее и яснее, чем прежде, с полей доносился дрожащий стрекот кузнечиков, и вдали неумолчно рокотало море.

— Вот здесь, — проговорил Кирико, указывая на невысокую скромную могилу, на которой был положен камень в память о несчастном случае и о трех людях — жертвах выполненного долга. — Здесь же лежит и Спарти, — прибавил он, видя, что Марастелла, рыдая, упала на колени перед могилой. — Ты поплачь тут... А я пойду чуть дальше, вон туда...

Луна невозмутимо взирала с небес на маленькое кладбище. И только она одна видела в ту чудесную апрельскую ночь две черные тени, черные тени на желтом гравии возле двух могил.

Дон Лизи Кирико, склонившись над могилой своей первой жены, плакал навзрыд:

— Нунциа, Нунциа, слышишь ли ты меня?!

ДЫМ (Перевод Л. Вершинина)

I

Как только рабочие серных копей, полумертвые от усталости, едва переводя дыхание, выбирались на поверхность, они сразу же искали глазами зеленый холм, замыкавший с запада широкую долину.

В самой долине, на засыпанной туфом, выжженной дымом и растрескавшейся земле, давно уже не росло ни травинки; повсюду чернели насыпи, напоминавшие огромные муравейники.

После долгих часов работы в кромешной тьме воспаленные, болевшие от дневного света глаза отдыхали, останавливаясь на зелени этого холма.