— Слушаюсь, господин доктор! — крикнул он мне вслед, и, когда я обернулся, он стоял в позе часового, и коса в его руках сверкала изогнутым лезвием, как тонкий полумесяц, дерзнувший светить в синеве полуденного неба.
Недалеко от деревни на знакомом покатом лугу я увидел Мариуса. Он, крестьянин и батрак Андреас двигались ровным рядом на одинаковом расстоянии друг от друга, слаженно работая косами. За ними следовали Ирмгард и крестьянка, движения их длинных вил были не столь стройны и свободны, они разметывали укос. Издалека Мариуса легко было спутать с крестьянином. Ирмгард махнула мне рукой, возможно, даже крикнула, но все звуки безнадежно вязли в отяжелевшем, ленивом воздухе. Они просто валились наземь, будто их тоже засасывала земля.
Деревня совершенно вымерла. Можно было подумать, что полдень встретился с полночью — до такой темноты сгустился свет безоблачного дня, славший волну за волной, подобно беззвучному барабанному бою. В узкой полосе тени у стены трактира распластался Плутон, положив морду между передними лапами. Похоже, и он сердился на то, что делается в глубине земли. Он окинул меня печальным взглядом, но не потрудился подняться хотя бы для того, чтобы обменяться собачьими приветствиями с Траппом. Сегодня им нечего было сказать друг другу, а то, что они и могли бы сказать, скрывалось в земной толще, на которую они глухо рычали. Нечего было сказать и фрау Сабест. Она сидела в пустом зале трактира, глядя куда-то в пространство.
— Думаю, сегодня в амбулаторию никто не придет, — сказал я, чтобы как-то начать разговор.
— Никто, — отозвалась она.
— Подожду грузовика с пивом. Может, подбросит.
— Да, — ответила она.
Минуту спустя сказала:
— Петер сегодня работает на бойне.
— Вот это новость. Теперь-то он увидит, что такое кровь?
— Так ему Венцель велел.
— Стало быть, он передумал заниматься торговлей?
— Мариус сказал, что все лавки с барахлом надо позакрывать… Дескать, здесь они нужны одним только бабам.
— Вот как. А вам как это понравилось?
— Муж доволен.
— Доволен и тем, что не будет мелочной лавки?
Она улыбнулась.
— Пока что в трактире полно народу по вечерам… крестьяне приходят посмеяться над Венцелем. Правда, драки пошли уж очень жестокие.
— В прошлое воскресенье имел возможность убедиться.
Вскоре появился Сабест. На нем был повязан забрызганный кровью фартук, сбоку, как шпага, болтался длинный мясницкий нож. Он подсел к жене, обхватив красными ручищами ее пышные телеса, она хихикнула. В безмолвии затянувшегося полдня это прозвучало неожиданно и странно.
— Значит, дело пошло в гору, Сабест?
— Да, — сказал он. — Мариус — мировой парень, другие теперь времена.
— Но сам-то он в трактир ни ногой.
— Не беда. Хватает и прощелыги Венцеля, он даже к Кримусу сумел подъехать.
— А Кримус доволен.
— Еще бы. Малый вкалывает, как лошадь, а кроме того, будет добывать золото.
— Но это чревато осложнениями.
— Кто станет перечить? Эти, из Верхней деревни, отступятся… они, как бабы, всего на свете боятся.
— Как раз этого-то я не заметил.
Он поигрывал лезвием ножа.
— А не отступятся, придется пустить кровь… такое нынче время.
— Неужели вы забыли войну, Сабест?
Он выпятил мясистую нижнюю губу, пряча за ней улыбку, а рукой продолжал тискать жену.
— Войну? Нет, войну я не забыл.
— Так как же вас понимать?
— Знаете, господин доктор, я много чего забыл, считайте, все забыл… но кое-что все же осталось, да, осталось — это когда пахнет женщиной.
Он замолчал и высморкался самым незатейливым способом.
— Надо, чтобы опять пахло женщиной… на то и кровь потребна… не только телячья и свиная… когда я работаю на бойне, я чую, подошвами чую, господин доктор, чего хочет земля… если ее не напоить, она и нам не даст силы, тогда на кой мы бабам нужны, тогда все пойдет прахом.
Он не смеялся, хотя и тужился рассмеяться, его лицо выражало неподдельный ужас, а рука, обнимающая женщину, уже не тискала чужую плоть, но искала опоры.
— Вон как сосет снизу-то, — сказал он, показывая глазами на пол.
На лине хозяйки тоже погасла улыбка. Она отвела руку мужа, положила ее себе на грудь и накрыла сверху своими ладонями.
— Это Мариус должен добыть для вас силу? — спросил я.
— Чему быть, того не миновать. Кому-то надо это делать.