Новеллы

Служанка поставила на стол миску с супом, откуда поднималась струйка душистого пара.

Это была старая женщина; волосы ее были спрятаны под черным платком. На ее морщинистом лице черты той особенной красоты, которая свойственна местным уроженкам, удивительным образом сочетались с печальными следами увядания. Я был глубоко взволнован. Однако мир, осенявший эту обитель душевной чистоты, веселое потрескивание хвороста и диких трав в камине, белизна скатерти, теплота дымящихся блюд и вина, наполнившего стаканы, постепенно стали благотворно действовать на меня. Не переставая подкрепляться, я почти забыл о том, что явился к очагу этого священника для того, чтобы с его помощью оросить мою выжженную угрызениями душу живительной росою раскаяния. Г-н Сафрак заговорил со мной о тех далеких днях, когда мы собирались все вместе в коллеже, где он преподавал нам философию.

— Ари, — сказал он, — ты был моим лучшим учеником. Твой живой ум часто опережал мысль учителя. Вот почему я сразу привязался к тебе. Я люблю смелость мыслей у христианина. Вера не должна быть робкой в дни, когда безбожие проявляет себя с неслыханной наглостью. Церковь располагает сейчас только агнцами, а ей нужны львы. Откуда мы возьмем отцов церкви и мудрецов, чей взор, бывало, охватывал все науки? Истина подобна солнцу: только орлиный глаз может на нее взирать.

— Ах, дорогой мой учитель, вы обладали, о чем бы ни зашла речь, тем острым глазом, который ничто не могло ослепить. Я помню, что ваши мнения нередко приводили в ужас даже тех из ваших собратьев, которых святость вашей жизни приводила в восхищение. Вас не страшила новизна мыслей. Так, например, вы были склонны допустить множественность обитаемых миров.

В его глазах загорелся огонек.

— Что скажут робкие умы, когда прочтут мою книгу? Ари, под этим прекрасным небом, в краю, который бог создал с особенной любовью, я размышлял, я трудился. Ты знаешь, что я недурно владею древнееврейским языком, арабским, персидским и многими наречиями Индии. Тебе известно также, что я собрал здесь обширную библиотеку, содержащую немало древних рукописей. В последние годы я углубился в изучение языков и преданий первобытного Востока. Мои немалые труды с божьей помощью должны были принести свой плод. На днях я закончил книгу "О происхождении", углубляющую и восполняющую то благочестивое толкование начал Вселенной, которому греховная наука уже готова была предсказать неминуемое крушение. Ари, бог пожелал в своем милосердии, чтобы наука и вера примирились наконец между собой. Стремясь достигнуть такого единения, я исходил из следующей предпосылки: Библия, которая вдохновлена святым духом, содержит только истину, но она не сообщает нам всего того, что истинно. Да и как могло быть иначе, раз она ставит себе единственной целью осведомить нас лишь о том, что необходимо для спасения нашей души. Все, что выходит за пределы этой высокой задачи, не имеет для нее никакого значения. План ее столь же прост, как и велик. Он охватывает судьбы человека от его грехопадения до божественного искупления. Это священная история человека. Библия обнимает все, и вместе с тем содержание ее ограниченно. В ней нет ничего такого, что бы тешило мирское любопытство.

Так вот, мы не должны больше терпеть, чтобы нечестивая наука смеялась над молчанием бога. Пора сказать: "Нет! Если Библия не все нам открыла, это не значит, что она в чем-либо солгала". Такова истина, которую я возглашаю. Опираясь на геологию, доисторическую археологию, на восточные космогонии, хеттские и шумерийские памятники, халдейские и вавилонские предания, на древние сказания, сохранившиеся в Талмуде, я доказал существование преадамитов [10], о которых боговдохновенный автор книги Бытие ничего не говорит только потому, что история их не имеет значения для спасения души детей Адама. Больше того, тщательное изучение первых глав Книги Бытия доказало мне наличие двух актов творения, разделенных многими веками, причем второй из них, собственно говоря, был лишь приспособлением частицы нашей земли к нуждам Адама и его потомства.

Он помолчал минутку, затем продолжал, понизив голос, с подлинно религиозной торжественностью:

— Я, Марциал Сафрак, недостойный пастырь божий, доктор богословия, покорный, как малое дитя, велениям нашей святой матери церкви, утверждаю с полной уверенностью, — если только святейший папа и церковные соборы не возгласят противное, — что Адам, созданный по образу и подобию божию, имел двух жен, из которых Ева была вторая.

Эти странные слова вывели меня из состояния равнодушия и пробудили во мне чрезвычайный интерес. Поэтому я был несколько разочарован, когда г-н Сафрак, опершись локтями о стол, сказал: