Новеллы (-)

Так не падает коршун, распластав бурые крылья, вытянув клюв и выпустив когти, с быстротой молнии и яростно налетающий на несчастных цыплят, покинувших тепло и перья матери, как ринулась капитанская галера Фелисардо на лодку, в которой находилась Сильвия. Она скоро настигла ее; плачущую Сильвию и ее подруг провели на корму судна, где, развалясь на турецком ковре с золотыми арабесками, вышитыми на шелку, сидел Фелисардо, облокотись на подушки из персидской парчи перламутрового цвета. Сильвия опустилась перед Фелисардо на колени, посадила, чтобы его растрогать, своего маленького сына ему на руки и на сицилийском наречии стала со слезами на глазах молить смилостивиться над злосчастнейшей женщиной в мире того, кому и помутившееся зрение и слух говорили, что то была Сильвия.

Здесь, сеньора Марсия {25}, даже поэтические гиперболы окажутся слабы, а тем более скучная, непоэтическая обыденность прозы, без сомнения, окажется бессильной, если даже случившееся опишет сам автор "Рассуждения о быках", сетующий о своей горькой судьбе, для чего имеются все основания: зато ему должны быть весьма признательны быки Саморы: ведь никто не вспоминал об этом городке с тех пор, как перестали распеваться романсы о короле Санчо, предательстве Вельидо Дольфоса и невзгодах доньи Ураки {26}, нисколько не уступающих бедствиям дона Альваро де Луны {27}. Несомненно, они распевались бы и ныне, если бы не умер некий поэт, искусный по части ассонансов, взявший в аренду сию должность у правителей судьбы лишь на двадцать лет. Кстати, раз уж мы упомянули Вельидо Дольфоса, то умоляю вашу милость сообщить мне, не знаете ли вы кого-нибудь из его родственников, так как я замечал, что у человека подлого никогда не бывает родных; если же кто прожил всю жизнь в добродетели или совершил что-либо достойное упоминания, то все утверждают, что происходят от него. Я знал одного молодого человека, который часто говаривал: "Мой предок Адам..." - и он был вполне прав, ибо всякий мог бы сказать то же самое, даже если бы он родился в Кохинхине - там, где, как говорят, побывал Педро Ордоньес де Севальос {28}, уроженец Хаэна, обративший в христианскую веру дочь тамошнего царя и крестивший более двухсот тысяч человек; если он действительно это совершил, то бог вознаградит его, если же нет, то и награждать не за что.

Вся эта вереница отступлений вставлена мною, сеньора Марсия, для того, чтобы ослабить печаль, которую могли нагнать на вашу милость слезы Сильвии, и избавить меня от необходимости описывать вам радость обоих любовников, узнавших друг друга. Клянусь вашей милости, один из присутствовавших при этой сцене говорил мне потом, что никогда в жизни он еще не слышал более страстных речей и не видел более жарких слез. Фелисардо рассказал Сильвии о своем новом положении, уверив ее в том, что он и не думал изменять истинной вере и что скоро он вернется в Сицилию, где окажет какую-нибудь значительную услугу королю Испании, хотя и не собирается приобщить к лону церкви бесчисленное количество заблудших душ. Что касается мальчика, то Фелисардо просто не мог им налюбоваться. Всю ночь провели они в разговорах, а затем он еще до рассвета доставил Сильвию с ее сыном в Мессину, одарив ее роскошными тканями и драгоценными алмазами, не считая еще двух ящиков, содержавших десять тысяч золотых цехинов. Сильвия сразу же отправилась к вице-королю, чтобы поделиться с ним этими новостями, и застала его готовящимся выйти в море навстречу турецким галерам. Долго раздумывал доблестный принц над тем, как ему повидаться с Фелисардо, и наконец решил, что тот должен высадиться на берег с двумя своими солдатами, а вице-король будет в это время находиться поблизости со своими людьми. Так они и сделали. Как только они завидели друг друга, Фелисардо вскочил в лодку вице-короля и бросился к его ногам, желая поцеловать их. Христиане были поражены изяществом и правильностью кастильского языка турка (ибо вице-король взял с собой людей, которые раньше не знали Фелисардо). Они о многом переговорили, и, когда пришло время расстаться, Фелисардо поднес вице-королю розу из алмазов стоимостью в двадцать тысяч эскудо (так говорили в Константинополе), которую подарила ему султанша с просьбой никому ее не дарить и не уступать за деньги ни при каких обстоятельствах.