Новичок в Антарктиде

Моусон – одна из наиболее симпатичных фигур в истории антарктических открытий. Во время путешествия по ледовому материку он, похоронив погибших товарищей, остался один в безмолвной снежной пустыне, больной, обмороженный, почти без всякого продовольствия – и это в ста шестидесяти километрах от лагеря! Проваливаясь в трещины и чудом выбираясь из них, продвигаясь вперед по нескольку километров в сутки, Моусон все же дошел до лагеря – неповторимый подвиг, за который перед славным австралийцем всегда будут снимать шапки полярники мира.

Далее следует американец Ричард Берд. В 1929 году Берд впервые пролетел над Южным полюсом, потом несколько месяцев прозимовал в одиночестве, чудом остался в живых, совершил впоследствии множество походов и подарил Антарктиде на добрую память станцию, названную его именем.

С 1956 года ледовый материк прочно оседлали советские полярники. Основание обсерватории Мирный связано с именем Михаила Сомова, а до полюса холода и геомагнитного полюса Земли – будущей станции Восток, совершив уникальный санно-гусеничный поход по ледяному куполу, добрался Алексей Трешников – выдающийся теоретик и практик советской полярной школы.

И к 1970 году в Антарктиде побывало уже пятнадцать советских экспедиций.

На этом позвольте закончить главу о моих предшественниках, к которым я время от времени буду возвращаться. Ниже последует правдивый и до предела документальный рассказ о моем путешествии в Антарктиду.

Несколько страниц прощания

В Антарктиду уходят из Ленинграда, с Васильевского острова.

У причала стоял «Профессор Визе», беленький, чистый, изящный. Он вызывал какие-то совсем не антарктические ассоциации. На таком корабле нужно, наверное, отправлять молодоженов в свадебные путешествия – настолько его внешний вид создает впечатление легкости и беззаботности бытия, то есть как раз именно тех иллюзий, которые являются важными компонентами медового месяца, – нечто вроде розового масла в духах.

Но мы расставались отнюдь не с иллюзиями, а со своими женами – согласитесь, разница принципиальная. Они стояли рядом с нами и смотрели на красавец теплоход без всяких признаков восторга, как смотрят на разлучника, ибо в Антарктиду провожают надолго.

Большинство из тех, кого провожают, вернется домой года через полтора. Это основной, зимовочный состав.

Меньшая часть полярников идет «на сезон». Это примерно полгода.

Самое неопределенное положение у меня. В отличие от остальных членов экспедиции, имеющих четкий план работы, я обязан делать лишь одно: соблюдать правила внутреннего распорядка и техники безопасности. Иными словами, примерно вести себя на судне и остаться в живых в Антарктиде. Контроль за выполнением правил был возложен на меня. Я обязался глаз с себя не спускать и сурово пресекать малейшие нарушения. В случае же моей гибели я обещал не предъявлять никаких претензий и похоронить себя за свой счет.

Неопределенной была и продолжительность моей поездки. По первоначальной договоренности я должен вернуться обратно на «Визе». Это означало, что в Антарктиде я могу пробыть всего лишь дней десять – срок, вполне достаточный для туриста, но совершенно неприемлемый для автора ненаписанной книги о шестом материке. На этот счет у меня был план, которым я пока не делился с женой и который впоследствии, как увидит читатель, был успешно претворен в жизнь.

Вернемся, однако, на причал. Я жадно осматриваю своих будущих товарищей. Их легко узнать по новым кожаным курткам и вязаным шерстяным шапочкам. Ребята крепкие, обветренные, таких я видел на Севере. А вот наконец и знакомые лица – меня пришли благословить Владимир Панов и Лев Булатов, бывшие сменные начальники дрейфующей станции «Северный полюс-15». Я рад их видеть. Мы успели подружиться там, на льдине, и я жалею, что на этот раз мы не будем вместе. Владимир Васильевич сильно поседел. Сам он не без юмора говорит об этом, но я знаю, какой опасной была его последняя, еще не оконченная научная работа. Он исследует обледенение судов, явление, при котором случается оверкиль – судно переворачивается вверх килем, что приводит к его быстрой и неизбежной гибели вместе с экипажем. Вот Панов и поседел, хотя ему только сорок лет, – ведь свою научную работу он проводит не в кабинете, а в открытом море на обледеневшем судне, и были случаи, когда весь экипаж не мог уснуть, не зная, что мгновенье грядущее ему готовит.

Панов и Булатов на добрый десяток градусов поднимают мое минорно-прощальное настроение: оказывается, мне предстоит увидеть немало старых знакомых со станции СП-15!