Новичок в Антарктиде

Итак, внизу под нами ледяная шапка Антарктиды, её купол, массив льда в несколько километров толщиной. Из-за такой чудовищной тяжести под континентом прогнулась земная кора — нигде в другом месте она не подвергается такому насилию. К счастью, природа в нашем лучшем из миров устроена так гармонично, что купол не тает, а лишь сбрасывает в море свои излишки в виде айсбергов. Если же он вздумает растаять, то нам с вами, уважаемые читатели, срочно придётся подыскивать себе для жилья другую планету, ибо уровень Мирового океана поднимется примерно на шестьдесят метров. Будем, однако, надеяться, что в ближайшие сто миллионов лет этого не произойдёт.

Антарктида покрыла свой ледяной купол многометровым слоем снега. Не только ради косметики: лёд не выносит тепла, а снег отражает солнечные лучи. Под ослепительным солнцем он искрится, на него трудно смотреть, но мы смотрим, потому что боимся прозевать санно-гусеничный поезд, «поезд Зимина», как называли его в диспетчерских сводках. Его колея под нами, минут через двадцать мы его увидим.

Несмотря на бессонную ночь, я на редкость хорошо себя чувствую. А между тем старожилы предупреждали, что все свойственные Востоку прелести начнут проявляться именно в самолёте. Когда я, например, спросил командира корабля Владимира Ермакова, можно ли курить, он ответил: «Пожалуйста, только ведь будет плохо, сами не захотите». А я курю, расхаживаю по салону и беспричинно улыбаюсь — какая удача! Неужели я принадлежу к тем редким счастливчикам, которые без всяких драм и трагедий акклиматизируются на Востоке? Валерий Ульев, Саша Дергунов и Тимур Григорашвили уже сидят бледные, с посиневшими губами, у ребят — одышка, а я дышу свободно, полной грудью.

Пролетели Пионерскую — первую советскую внутриконтинентальную станцию. Она уже давным-давно законсервирована, занесена снегом, но свою роль в освоении Антарктиды сыграла честно и посему навеки осталась на её карте. Километров через шестьсот будем пролетать ещё и над станцией Комсомольской, тоже не действующей, а оттуда рукой подать до Востока — часа два полёта.

Первая неудача — я прозевал поезд! Загляделся на штурмана, по сигналу которого бортмеханик сбросил в открытую дверь почту, и, спохватившись, увидел лишь два тягача… Исключительная досада! Три часа я не спускал глаз с колеи, держа наготове свой «Зенит», а сфотографировал поезд Нарцисс Иринархович Барков.

— Не переживайте, — утешает меня Барков, чрезвычайно довольный бесценным кадром, — дело поправимое. Мало ли ещё поездов вы увидите в своей жизни! Подумаешь, санно-гусеничный поезд. Вернёмся домой, экспресс сфотографируете, «Красную стрелу».

Мы летим три часа. Санно-гусеничный поезд прошёл этот путь за три недели. Ещё три часа — и мы будем на Востоке. Санно-гусеничный поезд придёт туда через три недели. Нет в Антарктиде ничего более трудного, чем этот поход.

И во мне зреет решение: обязательно дождусь на станции Восток прихода поезда. Приглашали меня, правда, на недельку-полторы — если, разумеется, я выдержу и не попрошусь обратно на следующий день. Ну, такого позора я, конечно, не допущу, на карачках буду ползать, а минимум неделю проживу. Если же акклиматизация пройдёт успешно — а теперь, сидя в самолёте, я в этом не сомневался, — то попрошу Сидорова дать мне возможность встретить поезд. Да, только так. И фунт соли съем с восточниками, и «Харьковчанку» увижу, и Евгения Александровича Зимина с его «адскими водителями», как они, по рассказам, сами себя называют.

Приняв это решение, я закуриваю и с удивлением обнаруживаю, что не получаю от курения обычного удовольствия. Поразмыслив, прихожу к выводу, что «удовольствие» в данном случае вообще не то слово. «Отвращение» — это, пожалуй, точнее. Сделав для проверки последнюю затяжку и подтвердив свою догадку, я гашу сигарету и начинаю чутко прислушиваться к своему организму.

«Кто ищет, тот всегда найдёт!» — так утверждала популярная в прошлом песня. Минут через десять я нахожу у себя все усиливающуюся головную боль, сухость во рту, одышку и другие столь же превосходные ощущения. Достаю зеркальце, смотрю на посиневшую физиономию, которая с успехом могла бы принадлежать утопленнику, и тихо проклинаю себя за бахвальство в начале полёта.

— Это ещё ничего, потом будет хуже! — весело успокаивает проходящий мимо Ермаков. — Хотите чайку? Помогает.

Мы пьём крепкий чай и беседуем. Ермаков в Антарктиде второй раз, надеется в этот сезон отпраздновать сотый вылет на Восток. Условия для полётов здесь несравненно сложнее, чем на Крайнем Севере: если, к примеру, на обратном пути с Востока в Мирном испортится погода, а Восток, как это уже бывало, тоже покроется дымкой, то ближайшая посадочная полоса на станции Молодёжная, в двух тысячах двухстах километрах. Ермакову уже приходилось садиться без горючего в двухстах километрах от Мирного, выручил второй самолёт. Вот и приходится ограничивать полезную нагрузку до шестисот пятидесяти килограммов: брать больше горючего жизнь заставляет.