Новичок в Антарктиде

В понедельник мы проклинали солнечную активность, во вторник ионосферу, в среду полярное сияние, а в четверг магнитную бурю. Ибо при всей своей грандиозности эти явления в наших глазах были назойливыми и гнусными радиопомехами.

Но в пятницу по Мирному разносилось:

— Радисты обещают слышимость!

И взволнованные счастливцы, которых начальник радиоцентра Журко записал на сегодня в свою толстую тетрадь, заполняют переговорную.

— Здравствуйте, товарищи полярники!

Мы почтительно и даже с некоторым подобострастием здороваемся с радистом Виктором Карасёвым, который на время от шестнадцати до восемнадцати самый могущественный человек в Мирном: именно Виктор будет по очереди вызывать нас к радиотелефону.

До начала переговоров ещё десять минут. За пятнадцать тысяч километров от нас, на улице Разина в Москве в полярном радиоцентре, нервничают наши родные. Пятнадцать тысяч километров по окружности земного шара — такое расстояние должны преодолеть наши осипшие от волнения голоса. Сказка! Когда Ричард Львиное Сердце во всю свою лужёную глотку орал на неверных, его слышали в лучшем случае метров за двести-триста.

— Подумаешь, пятнадцать тысяч!

Виктор рассказывает, что сегодня утром он говорил по телефону с радистом станции СП-16 Олегом Броком, моим старым знакомым. Льдину всю поломало — перебираются на новую… Кроме того, он, Виктор, установил сегодня связь с любителем-американцем из Сан-Франциско и японцем из Осаки. А общее число установленных им связей перевалило за девять тысяч.

— Победухину за тобой не угнаться! — восторженным голосом отпетого подхалима говорит один из нас.

Виктор без особой уверенности кивает. Георгий Победухин — главный его соперник, и борьба между ними за первенство проходит с переменным успехом.

— К сожалению, — без особого огорчения отмечает Виктор, — Победухин вчера охрип и на несколько дней вышел из строя! Это, конечно, очень, очень досадно.

Первым вызвали к телефону П. Мы нервно навострили уши: всех волнует слышимость.

— Мама, ты слышишь меня? Мама!

— Ол райт, май френд! — врывается в эфир весёлый голос.

— Мама! Мама! — надрывается П. — Это я, мама!

— Довели человека! — сочувствует очередь. — Только зимовка началась, а уже маму зовёт!

И очередники смеются так называемым нервным смехом, потому что знают, что никто из них не гарантирован от подобных же изъявлений сочувствия со стороны сердобольных товарищей.

Слышимость сегодня неважная. С трудом докричавшись до мамы, взмыленный П. отходит от аппарата.

— Н., на выход с вещами!

— Катюша, здравствуй! Очень по тебе скучаю, как дела, дорогая?

— Спасибо, зятёк, — доносится сиплый баритон. — Катя в командировке. Рассказывай про жисть.

Н. упавшим голосом сообщает, что жизнь хороша и даже удивительна, и мы догадываемся, что разговор с глубокочтимым тестем ни в коей мере не может заменить молодому супругу общения с дорогой и нежно любимой Катюшей. Отмахнувшись от насмешек, Н. садится в коридоре на скамью, закуривает и мстительно ждёт: не может такого быть, чтобы у следующих абонентов все сошло гладко.

Так оно и случилось. Один за другим последовали два разговора, на несколько дней давшие пищу острякам Мирного.[10]

Сначала говорил со своей Ниночкой Беляев. Задыхаясь от волнения и нежности, он её ласкал, сто раз обнимал и тысячу раз целовал. Неожиданно выяснилось, что он ласкает, обнимает и целует чужую жену. Она тоже Ниночка, но Силаева. Услышав, что у телефона его жена, Силаев сорвал с головы Беляева наушники и три минуты трогательно орал в трубку про свою любовь. Закончив по традиции разговор пылкими объятиями и поцелуями, Силаев обнаружил, что адресовал их Ниночке Беляевой, которая три минуты назад выхватила трубку из рук Ниночки Силаевой, которую закончил обнимать и целовать Беляев. К этому времени слышимость окончательно исчезла, и законные Ниночки остались нецелованными до следующего сеанса.

Но иногда слышимость была более или менее сносной, и мы досыта, минут по пять, разговаривали с жёнами и детьми. Без путаницы, впрочем, не обходилось. Так, во время одного сеанса, меня предупредили, что из Москвы со мной будет говорить товарищ Шагина. Я что-то никак не мог припомнить, какое отношение ко мне имеет вышеупомянутый товарищ, и успокоился лишь тогда, когда услышал голос жены. Ребята по этому поводу острили:

— Возвратитесь домой, а за вашим письменным столом сидит товарищ Шагин.

Впечатление разговоры с домом оставляли огромное. Хладнокровные, с железной волей полярники на глазах превращались в растерянных мальчишек, буквально терялись от наплыва чувств. Потому что голос живой, а радиограмма, даже самая нежная, всё-таки листок неодушевлённой бумаги.