Новик

Так что по богатству, могуществу и влиянию десятник московской службы был как бы не выше, чем сотник городовой. Или, во всяком случае, сопоставим. И это гость демонстрировал в полном объеме.

За ним ехало четыре послужильца. В панцырях[33] да шеломах, при саадаках и саблях с копьем, да при щите. Плюс два кошевых слуги при саблях, «упакованные» в тегиляи и шапки бумажные. Все на меринах разной степени паршивости. Да с заводными.

Потом двигался его десяток, состоящий из семи поместных дворян. Один из которых имел послужильца. Все в панцырях да шеломах. У всех сабля, саадак и копье со щитом. Ну и еще столько же кошевых.

Приличная такая кавалькада получалась. Двадцать всадников.

Агафон окинул наметанным взглядом все это богатство и с уважением поклонился десятнику. Сразу было видно — едет человек при деньгах. Тот ответил коротким кивком с едва заметной усмешкой. Купца он помнил по прошлому визиту. А вот тот его, похоже не признал. Ну либо вида не показывал.

Кивнули.

И разошлись.

Купец вернулся на подворье, а гость повел свой отряд в кремль.

— Доброго дня хозяин, — поздоровался десятник с новым воеводой Тулы.

— И тебе мил человек, — несколько напряженно ответил воевода. Ему такие гости были ни к селу, ни к городу. Обычно от них добра не жди. Либо беду какую несет, либо беспокойство.

Десятник молча протянул грамотку дьячку и стал дожидаться решения. С легкой блуждающей улыбкой. Его почему-то все происходящего веселило. Да и прошлый воевода, отбывший к новому месту службы, был как-то привычнее. А этот… ну так он вообще в минувшей заварушке никак не участвовал. Поэтому и казался чужеродным элементом.

Воевода прочитал поданное ему. Удивился. Но не сильно. И пригласил десятника с поместными дворянами откушать с ним да побеседовать. Остальных же, как и коней, по его словам, также обиходят.

— Так почто тебе этот Андрейка дался? — начал выпытывать его воевода. — Натворил он что?

— Не велено сказывать.

— Вот ты заладил — не велено то, не велено это. Кто же тебя послал то сюда?

Десятник молча улыбнулся и скосился глазами наверх.

— Сам что ли? — ахнул воевода.

— Я тебе этого не говорил, — ответил десятник, но сам при этом кивнул. Ему ведь сказано был не болтать, вот он и не болтал. А дать понять, что к чему, так ведь по-разному можно.

— Конечно-конечно, — охотно и громко согласился с ним воевода, прекрасно знающий о том, что и у стен есть уши. — Удумал по глупости. Но не велено, так не велено. Чем я могу помочь в деле твоем?

— Проводник мне нужен до поместья Андрейки. На конях пойду.

— На конях пойдешь? Да зачем? На лодке же быстрее и сподручнее.

— Так дашь проводника?

— А чего не дать? Дам конечно. У меня тут как раз три обалдуя воду мутят. Вот пусть и проветрятся. Когда они тебе потребны будут? Ты же с дороги с людьми своими. Отдохнешь может?

— Может и отдохну, — кивнул десятник, немного прищурившись. Его ведь не просто за парнем послали…

Ближе к вечеру к купцу Агафону зашел отец Афанасий.

— Слышал? — с порога спросил он.

— Чай не глухой. Много чаво слышал. Птички поют. Ветер воет.

— Шуткуешь?

— Случилось чаво?

— О том, что десятник московской службы прибыл со своими я, мню, ведаешь?

— Ведаю, — кивнул Агафон и огладил свою бороду. — Я его сразу вспомнил, как увидел, но виду не подал. Чаво человека смущать? Он ведь вон в какой кумпании. Да ты и сам его помнишь. Он по весне в кабаке с Андрейкой нарезался винишка, а потом у Степаниды на лавочке песни орал всю ночь. Спать ей мешал. Коли не уважаемый человек — она бы его ухватом огрела. Ей ведь в то время голову ломило, словно черти в набат били над ухом, а тут еще эти песняры.

— Да, — улыбнулся Афанасий, — если бы ее проклятья сбывались, то десятник там же на лавочке в жутких мучениях и издох. И Андрейка с ним. И почитай еще добрая половина города, включая собак, кошек, крыс и прочих тварей небесных.

— Любит она языком потрепать… да… А что не так-то? Что ты прибежал?

— Они по Андрейкину душу. Током не поболтать. В Москву зачем-то повезут. Мню не пряники вкушать.

— Да идишь ты!

— А то, что с воинами прибыл — силой брать станут, коли противится начнет. Верно до Государя нашего его озорства дошли.

— Беда… беда… — покачал головой Агафон, барыши которого стремительно начали скрываться за горизонтом. Прямо язык показали. Посмеялись. И побежали, весело виляя жопкой.

— Мне сказали в городе быть. Как возвернуться с поместья, с ними поеду. — тяжело вздохнул Афанасий и покачал головой. — Ох грехи мои тяжкие.

— Да ты не кручинься, я за домом твоим присмотрю. Да и за церковью всем миром присмотрим. Чай не звери дикие, все понимаем.

— Как бы и тебя тоже не поволокли. — тяжело вздохнув, заметил Афанасий. — Вновь людей расспрашивают. Вновь носом роют. И про краску, мню, и про иное. Государь наш верно осерчал.

— Грозные десятник?

— Да как сказать. На вид — ласковый, улыбчивый. Говорит, словно стелет перину пуховую. Да только глаза холодные.

— Андрейку бы предупредить. — покачав головой заметил купец.

— Ой не связывался бы ты…