Новик

Задачку я себе поставил нелёгкую. Если просто дождаться, когда Лисицын приедет сюда, и бросить ему обвинение, то это ничего не даст, наоборот, меня самого поставит под удар. Тем более, что доказательств, кроме болтовни того татарина, у меня нет. И всё же я почему-то этим словам верил, словно чуял в них зерно истины. Причин лгать у татарина не было, для него мы были смертниками, пленниками, которые отправятся на турецкий берег и никогда уже не вернутся назад.

Возможно, в Путивле будет возможность это дело расследовать, размотать эту ниточку. Здесь, в шестнадцатом веке, следствие вели, можно сказать, только одним способом, пытками. А на дыбе в чём угодно сознаешься, хоть в том, что ты готовишь троцкисткий заговор.

— Едут! — крикнул часовой на стене, вырывая меня из раздумий.

Весь острог тотчас же оживился, как же, долгожданная смена наконец-то прибыла. Я тоже поднялся с насиженного места в углу кузницы, отдал брусок Трифону и вышел во двор, посмотреть на эту самую смену и их старшего.

Ворота распахнули настежь, однако всадник в зерцальном доспехе въезжать не стал. Остановился перед воротами, спешился, снял шлем, перекрестился. Боярин Лисицын оказался довольно молодым, не старше тридцати лет, хотя я почему-то представлял себе в мыслях прожжённого хапугу, желчного старика вроде книжного Скруджа. Лицом боярин был красив, смотрел на всё вокруг хитро и насмешливо. Короткая рыжая борода курчавилась, едва прикрывая шею.

— Слава Богу, добрались! — произнёс он.

Данила Михайлович вышел ему навстречу. Они обнялись, как добрые друзья, поприветствовали друг друга. За шумом толпы я не расслышал подробностей, но встречал Данила Михайлович их очень даже тепло, несмотря на опоздание.

Отряд начал заходить в крепость, во дворе которой сразу же стало как-то тесно, внутрь проходили воины, проезжали телеги, доверху нагруженные всяким барахлом. Провизию наши сменщики привезли с собой. Теперь и нам можно собираться в Путивль.

Я поспешил найти дядьку Леонтия. Кругом теперь были сплошь незнакомые лица. Служилые люди с саблями и луками в саадаках, стрельцы с пищалями и бердышами, боевые холопы с рогатинами и прочим разномастным холодняком. Кто-то здоровался со мной, я отвечал машинально, не разбирая, с кем говорю. Память Никитки возвращаться не торопилась, проявляясь лишь небольшими порциями и срабатывая на какие-то определённые, мне неизвестные, триггеры.

Леонтий нашёлся в конюшне, увязывал какой-то мешок к седлу. Упряжи и сёдел тут было с запасом, доставать или покупать не пришлось.

— Дядька, ты как? — спросил я.

Левой рукой он шевелил с трудом.

— Потихонечку, — сказал он. — Что там, приехали? Значит, и нам скоро уезжать. Ну, хотя пока всё передадут, пока лясы поточат, не раньше обеда выйдем. А пообедать-то лучше здесь, а не в дороге, значит, только после него и отправимся.

— Боярин мне этот не нравится, — сказал я.

— Лисицын-то? Ивана Фёдоровича сам великий князь шубой пожаловал за верную службу, — сказал дядька. — Поменьше всяких басурман слушай. Им только волю дай честного человека оклеветать.

Это, конечно, так. Врать иноземцы любят, да так, что у самого барона Мюнхгаузена бы волосы дыбом встали. Кого послушай, так по Москве чуть ли не медведи гуляют и люди с пёсьими головами, а на деле — обыкновенное враньё. Искусство пропаганды родилось отнюдь не в двадцатом веке, даже здесь, в шестнадцатом, очернить чужую страну в своих записках — милое дело для любого купца или путешественника. А из этого уже складывается общественное мнение. Убеди короля и дворян в том, что в той стране на востоке живут не люди, а дикие московиты, не бреющие бород, варвары, и они куда охотнее пойдут воевать против этих самых московитов, пока ты, например, греешь руки на военных заказах.

С пропагандой тоже надо будет разобраться. Но потом.

— Будто государь негодяев каких шубой не жаловал никогда, — буркнул я.

— Ты язык-то окороти! — резко оборвал меня Леонтий. — Не вздумай так вслух где сказать!

— Да ладно тебе, я же не дурак, — сказал я.

— Может, и не дурак, — успокоился он немного. — Будешь басурманам верить — будешь точно дурак.

Я всё же остался при своём мнении. Слишком уж скользким типом выглядел боярин Лисицын.

Вещей у меня после татарского плена осталось немного, как у латыша, так что сборы вышли недолгими. Нищему собраться — только подпоясаться. Зато остальных пришлось ждать ещё долго, несмотря на то, что о скором прибытии Лисицына знали уже давно, и времени на сборы было с лихвой. Леонтий оказался прав, в Путивль мы выехали только после обеда.

Пшённая каша улеглась в пустом брюхе, и мы отправились, верхом и на телегах. Полным составом, предоставив охранять рубежи Московского царства боярину Лисицыну.