Новик

Тело моё само вспомнило, как правильно сидеть в седле, я подобрал поводья, дождался, когда дядька оседлает свою кобылку, а затем тронул Серко пятками. Спину прямо, руки перед собой. Ездить верхом мне всегда нравилось, я в своё время периодически выбирался на ближайший ипподром. Наездником, конечно, я был совсем не профессиональным, но управлять лошадью умел. И ухаживать тоже.

Отправились шагом, хотя свежий степной ветерок, дующий в спину, требовал от меня дать Серко шенкеля и пустить его вскачь, наперегонки с ветром. Причём я не вполне понимал, это моё собственное желание или желание новика Никитки.

Но я понимал, что это сейчас будет вообще не к месту, и мне оставалось только плестись за спиной дядьки, разглядывая своих соратников, покатый горизонт и бескрайнее украинское небо. И думать тяжёлые думы.

Судя по всему, я сейчас тяну лямку в сторожах. Только не в тех, которые в тулупе и с берданкой стерегут какой-нибудь склад, а в тех, которые оберегают границы от татарских набегов. Осколок Золотой Орды ещё долго будет огромной занозой в подбрюшье Руси.

— Леонтий! — окликнул я.

Дядька потянул за поводья, замедлив шаг кобылы, и поравнялся со мной. Многие ехали парами, негромко переговариваясь между собой, и мы не стали исключением. В конце концов, мы возвращались с победой.

— Мы, получается, в сторожах с тобой служим? — спросил я.

— А то, — сказал он.

— Давно? — спросил я.

— Так, почитай, с весны, — сказал он. — Как поверстали тя.

— И ты тоже? — хмыкнул я.

— А куда ты, туда и я, батька твой велел, дай ему Бог здоровья, — сказал Леонтий.

— А сейчас куда идём? — спросил я.

— Так в станицу, — сказал он. — В острог.

— Не в Путивль? — удивился я.

Леонтий только хехекнул в бороду и ткнул кобылу пятками, видно, утомившись от моих расспросов. Ладно, подождём до станицы, мы люди не гордые.

Станицей, к моему удивлению, оказалась не казачья деревня, а настоящая крепость. Небольшая, деревянная, окружённая всего лишь частоколом, но всё-таки крепость. Мы въехали в ворота, возле которых службу несли караульные в похожих кафтанах и с длинными пищалями. Я глазел по сторонам, как деревенский олух, впервые попавший в мегаполис.

Крепость разительно отличалась от реконструкторских поделок, она выглядела старой и обжитой, по двору разгуливали тощие куры под предводительством гордого пёстрого петуха, в кузнице что-то звенело и гремело, стучали топоры, пахло дымом, навозом и хлебом.

Я следовал за дядькой, как телок на привязи, других вариантов у меня попросту не было. Надо обжиться здесь, освоиться, адаптироваться, и только потом думать о чём-то великом. Чтобы делать великие дела, надо разобраться хотя бы с обычными, например, понять, в каком всё-таки году я нахожусь.

Главное, не проколоться со своим попаданием, послезнанием, амнезией и прочими радостями. А при взгляде на деревянную часовенку с православным крестом на островерхой крыше я вспомнил, что каждую неделю здесь обязательно ходят в церковь, чтобы причаститься и исповедаться, и вряд ли местный священник поймёт, если я выложу всё как есть. Да, засада.

А ещё здесь могут убить. Как за здрасьте. Те же татары, или поляки, или бог знает кто ещё. Или даже свои, если я, например, вздумаю дезертировать из станицы. Здесь с этим гораздо проще, правосудие быстрое, почти мгновенное. Не то, что у нас.

Лошадей оставили в общей конюшне, причём рассёдлывать и кормить пришлось самим, хотя дядька всё порывался мне помочь. А уже после того, как Серко и дядькина кобыла расположились в стойлах, мы с Леонтием отправились отдыхать.

Жизнь в остроге текла неторопливо, даже лениво. Со мной здоровались незнакомые мне воины, молодые и старые, я здоровался в ответ, пытаясь ничем не выдать своей растерянности, но все занимались своими делами, и ко мне особо никто не цеплялся. Работы хватало для всех, и даже меня попытались поначалу припахать в качестве водоноса, но я, сказавшись раненым и продемонстрировав перевязанную голову, от неприятной обязанности увильнул, занимаясь больше наблюдениями да расспросами.

Слуг не было, хотя порой слово «холоп» до моего слуха долетало, делали всё сами, хотя расслоение и иерархия видны были невооружённым глазом без всяких знаков различия. Командовал острогом станичный голова, тот самый всадник в кольчуге, с которым я имел удовольствие пообщаться, Данила Михайлов сын Афанасьев. Из дворян, насколько я понял из пространных объяснений Леонтия.

Из этого же сословия вышел и я. Повёрстан был весной, и это был мой первый поход, чуть не окончившийся трагически.

— Батька твой с меня бы голову снял, ей богу, — признался дядька.

Леонтий, которого я сдуру принял за родного дядю, оказался всего лишь воспитателем, приставленным к молодому барчуку с малолетства. Он же учил всему, и драться на саблях, и стрелять из лука, и скакать на коне, и очень огорчился, когда я сказал ему, что всё забыл. Хотя я всё-таки надеялся тайком, что память Никитки просочится в мою каким-нибудь неведомым образом. В любом случае, мышечная память осталась, а значит, махать саблей и стрелять из лука я как-нибудь сумею.