Новочеркасск: Роман — дилогия

Когда Надежда Яковлевна принесла бутылку, наполовину наполненную бесцветной жидкостью, и стала уточнять, сколько налить, гость оживился, протянул к ней руку:

— Давайте ее сюда, пожалуйста, я сам распоряжусь.

Надежда Яковлевна придвинула к нему хрустальную рюмку, но Якушев решительно ее отстранил:

— Нет.

Тогда хозяйка, рассмеявшись, подала граненый стакан.

— Не то, — повеселел Павел Сергеевич, — тащите-ка алюминиевую кружку.

— Павел Сергеевич, — взмолилась Надежда Яковлевна, — да нет у нас такой! Хотя постойте, есть эмалированная.

— Сойдет, — одобрил гость.

Когда на стол была поставлена коричневая эмалированная кружка, он взболтал спирт и вылил в нее весь без остатка. Внимательно следивший за всеми этими приготовлениями Александр рассмеялся:

— Неужели ты неразбавленный станешь пить? Совсем как брамин — огненную воду?

— Нет, — замотал головой старший брат, — придется все-таки разбавить, а то завтра я своим орлам на плацу не те команды подавать буду. Долейте, пожалуйста, сырой водички почти до самого края, — попросил он Надежду Яковлевну. — Словом, чтобы «аш два о» получилась ничего. Ребята, смотрите и никогда не пейте подобно мне, — засмеялся он и поджег спирт. Султанчик фиолетового огня встал над кружкой. — Ну что? Видели? А теперь раз, два, три и аллюр три креста! — Сказав это, он поднес к губам кружку с горящим спиртом и выпил ее до дна.

— Вот это да! — вскричали хором Гриша и Веня. — Дядя Паша, да ты же настоящий факир! Тебя в цирке можно показывать!

— Спасибо, что хоть не в зверинце, — воскликнул старший Якушев, закусывая соленым огурцом. — Это я за ваше здоровье, родственнички. Живите сто лет на радость земле нашей, кровью политой, у беляков отбитой. И еще хочу я посмотреть, как вы поцелуетесь. Одним словом, «горько», «горько» и «горько»!

Надежда Яковлевна и Александр встали и смущенно повиновались.

Все, что было на столе, иссякало с неимоверной быстротой. После спирта Павел сметал такое количество еды, что хозяйка начинала уже всерьез опасаться, хватит ли всего ею приготовленного. Но гость внезапно отложил в сторону не до конца опустошенную тарелку и благодарно заметил:

— На этом все. Далее командир кавалерийского полка не может уже чревоугодничать, потому как сыт по горло.

Александр Сергеевич вдруг спросил:

— Брат, а у тебя фотография погибшей невесты не сохранилась?

Павел поднял на него чуть захмелевшие глаза — они уже не были веселыми.

— Увы, Саша… Не до фотографий в ту пору было. У меня навек осталась одна самая главная ее фотография — память о ней человеческая. Вот закрою глаза и всю-то ее, каждую черточку вижу… И будто зовет она меня по ночам нежным своим голосом в какую-то даль, а куда — не знаю. Ну почему в ту ночь подлой вражьей пули не нашлось и на меня у судьбы? Не мучился бы сейчас на земном шаре бывший командир эскадрона Пашка Якушев…

— Что вы, Павел Сергеевич, — испуганно прервала его Надежда Яковлевна. — Да разве можно так себя изводить? Вы оглядитесь получше вокруг. Жизнь — она всегда прекрасна, какой бы изначально не казалась. Заживет душевная боль, найдете другую женщину…

— Такую, как она, ни за что, — мрачно возразил Павел, и тихая улыбка озарила его лицо. — Помню, ночевали мы однажды на сеновале в отбитой у белых деревеньке. Меня после боя сон так сморил, что как убитый на сено повалился. Встаю и вижу, как сквозь застрехи веселый рассвет в сарай пробивается, кусочек голубого неба сверкает. Сидит надо мною в одной белой рубашоночке Лена с распущенной косой, а ее светлые волосы обнаженные плечи закрыли. «Знаешь, Павел, — говорит она, — я сегодня всю ночь глаз не сомкнула. Гляжу на тебя и с такой тоской думаю, что каждый день под смертью таскаешься. Неужто отнимет тебя у меня косая? Как жить после стану?..» Вот как она говорила, а вышло все наоборот. Ее у меня смерть отняла… Так как же я могу про нее забыть и о других женщинах думать! Нет уж, видно, до самого последнего дня холостым гулять по земному шарику суждено донскому казаку Пашке Якушеву…

Надежда Яковлевна отвернулась в сторону и сделала вид, что закашлялась. Александр Сергеевич в волнении снял пенсне, затем снова его утвердил на носу. Тяжело дыша, он боролся с подступающим кашлем.

— Не понимаю я вас, — вымолвил он неодобрительно.

— Кого это нас? — рассеянно уточнил Павел.

— Вас… большевиков.

— В чем же?

— Жестокие вы все-таки люди. И ничего у вас нет за душой, кроме голой идеи, за которую вы так легко отдаете свои жизни.

— Какая ж такая у нас голая идея? — сердито спросил Павел.

— Да не одна, а их много, — ответил брат. — Критикуете религию, утверждающую, что земля стоит на трех китах, а ваше учение о мировой революции даже не на трех китах, а на песке основано. Неужели ты полагаешь, что американский рабочий, сытый, хорошо обутый и одетый, имеющий дом, немедленно откликнется на ваш призыв и скажет: дайте мне винтовку и пулемет, и я пойду воевать за мировую революцию, готовый и к голоду, и к смерти?

Якушев-старший неопределенно пожал плечами:

— Ну, сегодня, может быть, не пойдет, а придет время, на нашу агитацию и революционную идею откликнется.