Венька плакал от чистого сердца и вовсе не оттого, что его побили, а от обвинения в двуличии, считавшемся самым тяжелым грехом среди мальчишек Аксайской улицы. Он глядел на солнце, повисшее высоко в небе над зеркалом спадающего разлива, и оно предательски расплывалось. Расплывались лодки, сновавшие по реке, и даже красные вагоны товарняка, промчавшегося по железнодорожной насыпи. Венька несколько раз протирал глаза, но окружающие предметы продолжали двоиться, а от обиды спазма перехватывала горло. Он долго просидел на бугре в тоскливом одиночестве. Просидел до той поры, пока мать не прислала Гришатку звать его на обед. Но этот день был окончательно испорчен. Часто потом, много лет спустя, и в мирные дни, и на фронте, когда надо было принять единственное решение, Венька вспоминал Аксайскую улицу, залитый солнцем бугор и то, как два «палача» приводили в исполнение свой обидный, но справедливый над ним приговор.
…У Венькиного отца был друг Виктор Михайлович Рудов, преподававший в том же самом землеустроительном техникуме водоснабжение, человек лет под пятьдесят, но еще сохранившийся, стройный, без единого седого волоса. Прическа «ежик» делала его чем-то похожим на Керенского. Это сходство усиливало и то обстоятельство, что почти всегда Рудов носил китель военного покроя. Виктор Михайлович и на самом деле когда-то был военным инженером, а потом попал в немецкий плен, оттуда бежал и очутился в войсках Котовского. Жил он одиноко и замкнуто, никто из окружающих и сослуживцев не был с ним близко знаком, и трудно было объяснить, отчего у Александра Сергеевича именно с ним завязалась тесная дружба. Астма не могла воспрепятствовать Венькиному отцу делать иногда продолжительные прогулки, и постоянным спутником в них бывал обычно Рудов. В условленное время он подходил к их дому и где-нибудь на углу Барочной и Аксайской, а то и на том самом знаменитом бугре, на котором собирались мальчишки, поджидал своего товарища.
На одну из таких прогулок отец взял младшего сына. Идти решили на Голицыну дачу — так именовалась небольшая церковь-часовенка, расположенная в трех километрах от пригородной платформы Цикуновки, совсем близко от хутора Мишкина, где когда-то находилось имение атамана Матвея Ивановича Платова. По преданию, дача эта была построена на средства одной из его родственниц, Марфы Ивановны Голицыной, урожденной Платовой. Прах же самого Матвея Ивановича, скончавшегося от удара в 1818 году, долгие годы находился в склепе на хуторе Мишкином, и лишь через годы был перенесен в новочеркасский собор.
Пока они брели по железнодорожным путям, предусмотрительно сходя на откос, если с севера или с юга проходил поезд, Венька наслушался массу интересных рассказов Рудова об атамане Платове. Бодро вышагивая по шпалам, высокий, худой и негнущийся, тот восклицал, простирая вперед длинную руку:
— Ну как, Александр Сергеевич?
— Что как? — улыбнулся Венькин отец. — Декламация или стихи?
— И то и другое, разумеется.
— Декламация — лучше не бывает. А стихи хороши, но несколько архаичны.
— Архаичны, — передразнил Рудов. — Да вы знаете, батенька, чьи это строки?
— Не-ет-с.
— Жуковского, милый мой. И написаны они вскоре же после победы над Бонапартом были. Вот-с. А вы на донской земле родились и не удосужились их прочитать.
Александр Сергеевич обидчиво поджал губы:
— Я, мил человек, не только на донской земле явился на божий свет, но и своим рождением некоторым образом графу Матвею Ивановичу Платову лично обязан.
— Врете, — пробасил Рудов. — Может, еще Александру Македонскому?
— А вот и не вру! Если бы Матвей Иванович Платов не принял в свое время в донские казаки беглого холопа Андрея Якушева, не было бы ни меня, ни тем более вот этого прыгунка, — кивнул он на сына.
— Ин-те-ресно, — по слогам произнес Рудов. — Доказывайте, как же это случилось.
Пока Александр Сергеевич вкратце рассказывал сослуживцу историю своего рода, Венька бегал рядом с железнодорожной насыпью, ловил и отпускал бабочек-капустниц и почти не прислушивался к разговору взрослых, потому что эту историю он уже слышал не однажды и знал почти наизусть все, что произошло с его знаменитым прадедом.