Новочеркасск: Роман — дилогия

На Аксайской улице все дворовые собаки вне зависимости от породы, масти и экстерьера разделялись на три категории, кратко обозначенные так: полканы, барбосы и шавки. Пожалуй, нигде в мире нельзя было найти таких ярых и дружных псов. Одинокому прохожему трудно было проследовать в темное время по Аксайской без того, чтобы не возмутить их спокойствия. Не знакомому с нравом аксайских собак путнику тяжко приходилось, если он по своей неосведомленности беспечно шел мимо раскрытых калиток и подворотен. Полканы, барбосы и шавки стремительно выскакивали на улицу, норовя ухватить его за штанины без всякого предупреждения. Лишь только с мальчишками новочеркасской окраины были у них прочно сложившиеся добрые отношения. Выходя на улицу, мальчишки тайком от матерей всегда старались набить свои карманы корочками хлеба, мясными косточками, а то и колбасными обрезками.

Завидев их еще издали, собаки наперегонки мчались навстречу, с добродушным повизгиванием обнюхивали карманы и, ожидая подачек, умильно заглядывали в глаза своим маленьким покровителям.

Была теперь и у Веньки Якушева своя любимица, которая в его присутствии никого не признавала, — желто-белая сибирская лайка Мурза с обрубленным хвостом, одна из наиболее свирепых в окрестностях. Она жила в пустом подвале двухэтажного жактовского кирпичного дома, но не имела одного определенного хозяина, потому что ее кормил и поил весь двор, а иногда и никто. В отличие от других многих своих собратьев гордая Мурза никому не позволяла посадить себя на цепь и даже чуть не покусала руки сапожнику Даниле, пытавшемуся это сделать в состоянии изрядного подпития. После этого восхищенные мальчишки со всей Аксайской улицы встречали неудачника Данилу веселым криком, выражавшим полную поддержку белой лайке с желтыми подпалинами.

— Не умер Данила, чума задавила!

К Веньке Мурза относилась по-особому. Завидев своего покровителя издали, она начинала вилять обрубком хвоста и садилась на разогретые солнцем камни. Когда расстояние меж ними сокращалось до пяти-четырех шагов, лайка и вовсе припадала животом к камням и вдруг бросалась с повизгиванием навстречу. Это была отработанная многими днями игра. Захлебываясь тонким лаем, Мурза толкала Веньку передними лапами в грудь только затем, чтобы он немного наклонился и она теплым красным языком лизнула его в лицо. Ребята с завистью наблюдали за тем, как гордая неприступная лайка становилась бесконечно ласковой и веселой. Венька рылся в карманах и доставал оттуда одно лакомство за другим. Гладя ладошкой собачью голову, сердито бормотал:

— Псина, беленькая ты моя, вот тебе еще и кусочек сыра в придачу.

Ребята нагибали головы и делали вид, будто не замечают вспышек этой нежности. Как была сильна мальчишечья ревность в эти минуты!

Но однажды чуть было не случилось непоправимое. Время от времени по Аксайской улице, громыхая плохо смазанными колесами, проезжала телега, которой правил одноглазый Мирон, человек средних лет, угрюмый и нелюдимый. Рядом с ним почти всегда сидел конопатый подросток Филька с блеклыми равнодушными глазами, держа перед собой огромный сачок, предназначенный отнюдь не для ловли бабочек, а для погони за бездомными собаками. Впрочем, под бездомной подразумевалась любая псина, неосмотрительно удалившаяся от своего жилища. За спинами Мирона и Фильки вздрагивала на телеге решетчатая клетка, именуемая халабудой, в которой стонущими голосами молили о пощаде лохматые узники.

Телега эта обычно начинала свой путь почти от кирпичного завода, а завершала у Крещенского базара, на другом конце города. Мирон и Филька получали с отлова приличные комиссионные, поэтому обнаруживали отменное рвение в своей работе. При появлении халабуды тишину Аксайской улицы то и дело оглашали мальчишеские голоса: «Жорка, хавай своего Гвоздика, а то одноглазый Мирон в клетку посадит», «Митька, загоняй Тобика домой!».

Венька в тот день вышел на улицу в благодушном настроении. Его карманы были набиты белыми сухарями, предназначенными для Мурзы, и она, весело скаля зубы, уже бежала навстречу. Вдруг чья-то тень пересекла меж ними дорогу. Послышался отчаянный визг, и серый брезентовый мешок накрыл собаку. На всю Аксайскую разнесся безнадежный вопль.

— Дядя Мирон! — раздался торжествующий голос Фильки. — Смотри, на мыло какую принцессу поймал!..

— Герой! — лениво подтвердил одноглазый. — Только зачем же на мыло? Мы ее на коммерцию пустим, потому что собачонка знатная. Глядишь, и на полбутылочку дополнительно заработаем. Ась?

Веньку словно кто-то подтолкнул в спину. Горячая волна крови звоном ударила в виски, и он подбежал к вознице.

— Дядя Мирон, отпусти. Она не бродячая. Это наша собака.

Одноглазый Мирон сплюнул семечную шелуху и презрительно выговорил: