Новочеркасск: Роман — дилогия

Огромный широкий стол, устланный белой полотняной скатертью с прижившимися и на Дону вышитыми петухами, ломился от яств. Чего только на нем не было! И по-особенному запеченные чебаки на огромных, из дорогого фарфора блюдах, осыпанные петрушкой, молодым сочным луком да вареной морковью, и знаменитая астраханская селедка, и жирный рыбец, отливающий коричневой корочкой, и сазаны, напичканные гречневой кашей. Над столом на вертеле дымился только что снятый с огня молодой барашек, а в двух, самых великих по объему горшках лежали куски медвежатины и жаркое из дикого кабана. Целыми горками высились на тарелках зажаренные перепелки и утки. Ломтики розовой индюшатины еще дышали паром. А в многочисленных и столь непохожих друг на друга сосудах — то в скромных бутылочках с разноцветными заморскими наклейками, то в обыкновенных жбанах и штофах — стояли водка, вина, наливки. А горячий мед был налит в огромное серебряное ведро, поставленное в самый центр стола, так что для этого пришлось сдвинуть на концы два огромных чана с осетровой икрой, которая, между прочим, пользовалась гораздо меньшим спросом, чем баранина, сазаны и медвежатина.

Кубки были уже налиты. Перед каждым гостем их стояло по три: один с водкой, другой с медовухой и третий с вином. Заморский джин казаки не употребляли, и поэтому бутылки с ним были раскупорены лишь для желающих.

Граф Разумовский, уже позабыв о колком разговоре, нацелился вилкой в поросячью ляжку и, втягивая пухлыми ноздрями ароматный запах, витающий над столом, с восхищением воскликнул:

— О, ваше превосходительство! Мы сегодня пируем, как настоящие рыцари!

— Зачем же как рыцари? — поправил его Платов. — Не надо нас сравнивать с какими-нибудь замухрышками тевтонского или аглицкого происхождения. Как казаки пируем, дорогой граф! — Он поднял кубок и на весь шатер громогласно провозгласил: — Светлейшие и достойнейшие гости! Ныне самый великий праздник на Дону. Верные слуги царя и отечества, герои славных баталий — донские казаки торжественно съехались в свою новую столицу, построенную их же на все пригодными руками! Так поднимем же первый бокал за процветание Войска Донского и за славный его стольный город Новочеркасск!

— Виват! — воскликнул граф Разумовский.

— Ура! — закричали казаки.

Потом пили за православную веру и тихий Дон, за самого атамана и его Войско, за ветеранов и молодых казаков. Развеселившийся Матвей Иванович с раскрасневшимся лицом буквально сиял. Он сбросил с себя яркий атаманский зипун и, оставшись в одном дорогом кафтане, задорно предложил:

— А не послушать ли нам, православные, лучшего на всем Дону песельника Ивана Тропина да хор наш, из сыновей станиц донских составленный? А ну! — Атаман взмахнул рукой, и человек двадцать казаков разного роста и возраста, в чекменях и высоких шапках с голубым бархатным верхом, дружно вбежали в шатер и выстроились вдоль стены. Пожилой и хлипкий по сравнению с ними Иван Тропин вышел вперед.

— Какую песню прикажете, атаман-батюшка? — спросил он приветливо, удостоив при этом Платова лишь едва приметным гордым кивком.

— Веселую! — прокричал сквозь шум Матвей Иванович. — Иначе Степану Губарю делать здесь будет нечего.

— Споем веселую, — просто согласился Тропин.

Звякнули бубны и литавры, и голос Тропина, будто светлый ручеек, заструился в шатре. Но вскоре ему стало тесно и душно от собственной скованности, он взлетел над головами почетных гостей и весело, залихватски раскатился над столами:

Как на поле и на воле
Я гуляла да играла
Со донским казаком,
Добрым молодцем.

Отставной есаул Степан Губарь, положив ладонь на сивую щетину своего затылка, лихо ринулся в пляс, высоко выбрасывая ноги, так что казалось, будто он и не касается вовсе земли, а плывет над нею в буйном, одному ему понятном восторге. У него была отличительная способность — во время залихватского танца, страшно выпучив глаза, водить ими из стороны в сторону, строя при этом самые уморительные гримасы.

В разгар пиршества Матвей Иванович подошел к скромно сидевшим с самого края стола Луке Андреевичу, Дениске Чеботареву и Андрею Якушеву:

— Вы мне надобны. Давайте выйдем отсюда на минуту-другую.

За шатром их обдал тугой терпкий ветерок, пропитанный полынным духом. Здесь, на высоком холме, было жарко и сухо, совсем не так, как в Черкасском городке, где улицы были еще мокрыми от сошедшего разлива, а на придонской стороне к иным домам и до сих пор подступала вода. Запотевший и чуть под хмельком, Платов положил тяжелую руку Якушеву на плечо, мучительно вспоминая его имя. Но память у Матвея Ивановича была отменная, и лоб он морщил недолго.

— Слушай, Андрейка. Насколько помнится, лучший мой наездник Илья Евсеев пытался передать тебе секреты верховой езды. Получилось ли что из этого?

— Получилось, ваше превосходительство. Он мне на многие тонкости конского дела глаза раскрыл.