Новочеркасск: Роман — дилогия

— Пошли! — отчаянно закричал Денисов, и две сотня отборных со всего почти Дона коней лавиной устремились вперед, понукаемые всадниками. Нервное напряжение наездников моментально передалось их лошадям. Неохотно убыстряя бег, Зяблик, пофыркивая, недоуменно тряс головой. Андрейке показалось, что белый жеребец совсем отказывается понимать, чего он от него хочет, во имя какой цели заставляет скакать все быстрее и быстрее. Это ощущение обоюдного непонимания сковало Якушева страхом, заставило с напряжением оглянуться по сторонам. Он увидел, что несколько всадников, и на левом, и на правом краю, уже вырвались вперед, как бы загибая фланги, а середина вогнулась и он с Зябликом остался позади скачущих.

Когда Андрейка снова оглянулся по сторонам, услышав тонкое испуганное ржание, он обнаружил, что несколько лошадей, прихрамывая, сошли с дистанции. Погладив коня по уже взмыленной морде, Якушев негромко, будто молитву читая, произнес:

— Зяблик, ты уже один раз меня спасал, спаси и еще раз! — И вдруг почувствовал, что до коня словно бы дошел его призыв. Бег Зяблика стал легче и стройнее. Раздув красные ноздри, жеребец покосился на своих соседей справа и слева и так стремительно рванулся вперед, что оставил далеко позади себя многих продолжающих скачку лошадей.

«Господи, да ведь я же, кажется, в первом десятке уже иду! — обнадеженно отметил Якушев. — Вот бы удержаться!» Но Зяблик этого его желания, казалось, не разделял. Он уже на целый корпус опередил шедшую рядом шуструю красавицу «горянку», а потом догнали двух первых наездников. Впереди были густо расставлены красные флажки, обозначающие половину дистанции. Здесь, рассыпавшись веером, кони сделали красивый разворот и всей своей поредевшей лавиной устремились назад, к навесу, под которым сидели атаман и гости. Андрейка высоко над головой поднял плетку и звенящим голосом выкрикнул:

— Зяблик, давай! Прибавь!

И конь, на этот раз будто поняв, чего добивается от него всадник, ринулся вперед, все ускоряя и ускоряя бег, и весело заржал. Припав к луке седла, Андрейка жадно вглядывался в набегающие контуры Новочеркасска и вздрагивающий на ветру полотняный навес, к которому вел своего скакуна.

4

— Ваше превосходительство, а ведь ваш Ветерок, кажется, того, — гнусаво проговорил граф Разумовский и прикоснулся пухлыми пальцами к жесткому, накрахмаленному воротнику, на который тонким коричневым слоем уже успела осесть степная пыль. «Выходит, что на собственную голову показал я ему своего лучшего скакуна», — в сердцах подумал Матвей Иванович и досадливо покачал головой:

— Повремените, граф, цыплят по осени считают. Ведь так, кажется, и у вас в Петербурге говорят?

— Сию остроту я почитаю за мужицкую, — раздраженно отозвался Разумовский, продолжая вглядываться в удаляющихся скакунов. На его глазах с дистанции один за другим сходили казачьи кони, а несколько зазевавшихся наездников вылетели из седел, не взяв препятствий. Заключив с Платовым пари на то, что его Ветерок ни за что не придет в первой десятке, граф с тайной надеждой ожидал, когда белый жеребец, споткнувшись на очередном ухабе, вытряхнет всадника из седла и, хромая, отскочит в сторону. Но все препятствия были взяты, а Ветерок с гордо поднятой головой продолжал бег. «Вот бестия, — сердито подумал Разумовский, — даже усталости своей норовит не выдавать».

На мгновение все продолжавшие скачку лошади дружной цепочкой опустились в крутую балочку и, словно из речки, вынырнули из нее почти у самых ограничительных флажков, откуда полагалось начинать путь назад. Когда они повернули, граф с неудовольствием отметил, что Ветерок прочно занял место в самом первом ряду всадников. Он покосился на Платова, ожидая, что тот как-то начнет выражать свою радость, но донской атаман был безмолвен. Лишь каждая черточка на худощавом его лице замерла от напряжения.

Мало кто на Дону мог сравниться с таким знатоком конской масти и искусства вольтижировки, как Матвей Иванович Платов. В молодости он и сам был блестящим наездником, мастерски держался в седле и брал на скачках призы. Наблюдая за тем, как продолжается забег, атаман не в силах был избавиться от нарастающей тревоги. По самым незначительным признакам угадывал он, что далеко не все идет гладко. Так и думалось, что белый его любимец Ветерок вот-вот окажется в задних рядах. Глубоко на глаза надвинув роскошную кунью шапку с голубым верхом, Платов сидел весь напружинившись, кусая тонкие сомкнутые губы. Кровь отхлынула от лица, щеки его стали белыми. Но как только Ветерок оказался в первой десятке, а потом и в первой пятерке, оцепенение как рукой сняло. Привскочив на своем мягком кресле, атаман отчаянно закричал: