Новое Кабаре Америка

Оторвав жопу от стула, громыхая как броненосец «Потёмкин», я направился в сортир и уставился в парашное зеркало этого блядского «дворца», присматриваясь к неглубокому шраму на лбу.. Следя за обманчивыми отражениями в писсуаре, я сделал своё дело и на автопилоте вернулся к столу.

…Жёсткие выжженные пероксидом волосы… Блядовитого вида рижанка опустилась на пустовавший рядом стул. Стильно одетая, тупо соображая, она была уверена, что способна возбудить меня псевдо–загадочностью Марлен Дитрих. Мои проникновенные личные (наводящие ужас в чекистском духе) вопросы, сквозь воздушное пространство, как стрелы, продырявливали её нижнее бельё, упругую грудь и изменчивое сердце. Женский флоридский загар, как перезревшая гигантская оса, как застывший в воздухе вертолёт, как нацистский «Messersehmidt», повис над заваленным жратвой и бухлом столом. Неудовлетворённая варварская пост–ливонская хищница… Её взгляд, острый как финский нож, вонзался меж моих рёбер. Её груди торчали из бюстгальтера, как бесстрашные брежневские боеголовки, нацеленные на мой несчастный иммигрантский Нью–Йорк. Прекрасное грудастое поздравление с Днём рождения, столь далёкая Рига… Женщина клянётся, что мы знакомы.. Где? Когда? В иной жизни? В рижских еврейских захоронениях? На пляжах Майями, устланных обгоревшими румбуловскими трупами? Не крути мне яйца, им уже 58 лет!

Она пыталась прорвать мою блокаду, подстрекая сбежать вдвоём за Уральский хребет, в Сибирь, горячую и безопасную (не мои слова), как её пизда. Эвакуировать за фронтлинию «Золотого Дворца», за которой находятся сладкие, сочные, как телячьи вырезки, обнажённые русские еврейки из Риги. Но я не сдаю свой Ленинградский оборонно–командный пункт! Я говорю «НЕТ!». И это «НЕТ!» зиждется на моём героическом мужском эго.

Майямско–рижская соблазнительница растворилась в едва заметном запахе империалистических духов. Оркестр лабал рок–музыку 50–х (на дворе 1982–й год). На инструментах играли «Пять русских» из черты оседлости и Израиля. В напоминающей мультипликационные нью–йоркские светофоры цветомузыке глаз, ублажённый, я всматривался в обрамлённые густыми ресницами влюблённые глаза 34–летней псевдо–рижанки. Её взгляд тревожил мои пенис и тело. Все эти чудные жопастые русские жидовочки теоретически могли бы быть моими дочерьми…

Вернёмся ко второму имениннику — Сэму, бывшему Сёме… Все называют его «Сэмом», говорит, что так к нему обращались и раньше, — в Риге. Сёмка всю жизнь мечтал о приключениях и финансовом киллинге в Америке. И только в Америке! Советский Союз выглядел лилипутом рядом с его талантом. Сэм воистину привлекателен. Особенно с точки зрения антисемитских латышских чистых ариек. Его средиземноморская внешность выделялась на фоне так называемой золотонации рижских блондинов. В среде угро–литовско–польско–финско–славяно–ливски–немецких чисто арийских латышей его лицо казалось в тысячу раз более еврейским. И эта непохожесть делала его более сексуальным по сравнению с другими. Не для этого изральитянина Господь установил стремянку, ведущую в Израиль. Сэму был предначертан один путь — в США, чтобы петь, как реинкарнированный Карузо (его оперный кумир), причём, без подготовки и образования, на сцене нью–йоркского «Метрополитен–опера», как минимум! Ради избалованного Сёмочки, ежедневно рискуя, его овдовевшая, так и не вышедшая повторно замуж, мать (вместе с Сэмом) торговала золотом на чёрном рынке Советской Риги. Чтобы сынок мог пройтись в фирменных, купленных с рук, тёмных одеждах по бульвару Ленина, как по воображаемому далёкому Бродвею, словно гангстер любви Валентино. Но в итоге обоих, «потому, что они евреи», сына и мать, посадили «гебисты–антисемиты». А недавно Сэм загремел и в Америке. В этот раз он был арестован «плохими евреями из ФБР» по обвинению в отмывании ценных бумаг на сумму в 400,000 долларов. Познав вкус Бродвея, Сэм «отдыхал» в тюрьме на Райкерс Айленд, стреляя сигареты у чёрных «братьев», пока мать не потратила тысячи долларов на оплату юридических услуг и внесение залога. Он уже успел развестись с женой–еврейкой, в «миллионы» которой был влюблён, и оставить ей другого Сёмочку — их сына, которому также, как и Сэму–старшему, придётся расти без отца. Так, много лет назад, поступил и отец Сэма. Ещё Сёма успел влезть в ювелирный бизнес, но дела на 47–й улице у него так не пошли…