Новое недовольство мемориальной культурой

Теперь перенесемся из Касселя в Стамбул. Там 19 января 2007 года жертвой убийства по мотивам расовой вражды стал турецко-армянский писатель Грант Динк. В день похорон к траурному шествию присоединились тысячи турок. Они несли плакаты с надписями: «Каждый из нас – Грант Динк!» и «Мы все – армяне!». Здесь люди повели себя совершенно иначе, нежели жители Касселя. Они апеллировали к той фундаментальной общности, которая объединяет друг с другом представителей различных культур и религий.

Спустя три недели после гибели Гранта Динка мне довелось участвовать в конференции, устроенной Фондом имени Белля на тему «От бремени прошлого – к социальному миру и демократии». Динк был одним из организаторов конференции, но уже не мог принят в ней участие. Его отсутствие воспринималось нами с волнением и болью. В своем тогдашнем выступлении я сказала: «Только представьте себе, что во время ноябрьского погрома 1938 года на улицы немецких городов вышли бы тысячи немцев с плакатами “Все мы – евреи!”. После таких манифестаций безумный план Гитлера по “окончательному решению еврейского вопроса” вряд ли мог бы осуществиться». Вместо этого по всей Германии воцарилось испуганное или смущенное, но, главное, равнодушное молчание. Сегодня подобный акт солидарности уже не требует большого гражданского мужества, но нуждается в эмпатии. Ибо не только «ислам является частью Германии»[193], но и люди иного этнического происхождения, иной религии являются частью немецкого общества. Следовательно, они имеют такие же права на защиту, заботу, внимание и полноту нашего человеческого сочувствия.

Мемориальную культуру и политическое образование связывает нечто большее, чем это представляется на первый взгляд. Многое из того, что сегодня происходит с нами, ясно отсылает от настоящего к прошлому: самохарактеристика террористов, назвавших себя «национал-социалистическим подпольем», или модели социальной эксклюзии, базирующиеся на вновь и вновь воскресающих предрассудках и проявлении равнодушия. Подобные эффекты дежавю заставляют нас обратиться к сопоставлению прошлого и настоящего. После 1945 года понадобилось четыре десятилетия, чтобы немцы, руководствуясь «анамнетической солидарностью», вспомнили о еврейских жертвах. Но путь к «эмпатическому обществу» (Джереми Рифкин) еще долог. На этом пути должны тесно взаимодействовать мемориальная культура и политическое образование, прошлое и будущее, ибо, как подчеркивал Пол Русесабаджина, свидетель геноцида в Руанде: «Мы не в состоянии изменить прошлое, но мы можем улучшить будущее»[194].

Транснациональные перспективы

Никому не хочется быть жертвой в настоящем, однако многие хотели бы быть жертвами в прошлом.

Цветан Тодоров

[195]

6. Конкуренция жертв

Недовольство мемориальной культурой является не только немецким, но и интернациональным феноменом. Еще в 1993 году американский историк Чарльз Майер заговорил о «мемориальной индустрии», выражая беспокойство по поводу избыточного обращения к исторической памяти в США. Майер имел в виду не столько научный мемориальный дискурс, сколько голоса, настроения, социальные инициативы и движения в американском обществе и американской политике. Поводом для критики послужило сооружение мемориального Музея Холокоста в вашингтонском Национальном парке. Музей Холокоста способствовал формированию общей идентичности всех американских евреев, разделенных различными культурными традициями, а кроме того, он добавил в национальную память всех американцев еще один общеобязательный компонент. Однако Майер выразил несогласие с такой консолидацией нации вокруг памяти о еврейских жертвах, ибо сооружение подобного центрального «места памяти» служит, по его мнению, «прикрывающим воспоминанием», способным затмить собой другие исторические события, в которых американцы находились не на стороне жертв, а на стороне преступников. Майер задал следующие «эвристические» вопросы: «Почему бы не создать Музей американской работорговли? Не правильнее ли использовать американскую землю и национальные финансовые ресурсы для того, чтобы наглядно увековечить память о своих преступлениях, о том, за что несет ответственность наша собственная страна? …Почему бы не создать музей, посвященный страданиям индейцев, погибших от чумы, в бойне на ручье Вундед-Ни или от алкоголизма, процветавшего в резервациях? …Почему мемориал напоминает о катастрофе Холокоста, но не напоминает о невольничьих рынках или об этнической чистке индейцев чероки, которую устроил Эндрью Джексон?»[196]

За оба последние десятилетия сложились две характеристики мемориальной политической практики:

Отчетливое преобладание негативных событий по сравнению с позитивными.

Отчетливое преобладание памяти о жертвах по сравнению с памятью о преступниках.