У меня тоже пока нет детей, и с учетом моего прогресса в этой области может никогда и не быть. Единственный раз, когда я лицом к лицу увиделась с Джун Нилон на встрече в рамках реституционного правосудия, ее переполнял такой праведный гнев, что мне было трудно смотреть на нее. Я не знаю, каково это – девять месяцев носить ребенка под сердцем. Я не знаю, каково это – укачивать ребенка на руках, прислушиваясь к его тихому дыханию. Но я знаю, что такое – быть дочерью.
Мы с моей мамой не всегда ссорились. Я по-прежнему помню свое стремление стать такой же привлекательной, как она. Я примеряла ее туфли на высоком каблуке, напяливала на себя до подмышек ее тонкие атласные комбинации, как платья без бретелек, погружалась в чудесную тайну ее косметички. Мама была для меня примером для подражания.
В этом мире так трудно отыскать любовь, найти человека, который даст тебе почувствовать, что ты не напрасно появился на этой земле. И я думала, что ребенок – чистейшее воплощение этого. Ребенок воплощает ту любовь, которую не нужно искать, которой ничего не нужно доказывать, которую можно не бояться потерять.
Вот почему, когда это все-таки происходит, бывает так больно.
Мне вдруг захотелось позвонить маме. Захотелось позвонить Джун Нилон. Я была на своем первом свидании с тех времен, когда по планете бродили динозавры, на свидании, бывшем на самом деле деловым обедом, и я готова была разреветься.
– Мэгги? – наклонился ко мне Кристиан. – Вы в порядке?
А потом он накрыл мою руку своей.
«Прекращает всякое самопроизвольное дыхание», – сказал тогда он.
У стола появился официант:
– Надеюсь, вы оставили место для десерта.
У меня, кроме «места», ничего внутри и не было – в качестве закуски я съела котлетку из крабового мяса размером с ноготь моего большого пальца. Но я чувствовала тепло кожи Кристиана, и это было как тепло от верхушки пламени свечи – чуть подождать, и я вся растаю.
– О нет, – возразила я. – Я уже наелась.
– Хорошо, – сказал Кристиан, отодвинув свою руку. – Тогда принесите счет.
В его лице что-то изменилось, и в голосе появился холодок, которого не было за минуту до того.
– Что случилось? – спросила я.
Он покачал головой, как бы не желая отвечать, но я знала, что дело в смертной казни.
– Вы думаете, я не на той стороне, – предположила я.
– По-моему, здесь нет сторон, – сказал Кристиан, – но суть не в этом.
– Так что я сделала не так?
Бочком подошел официант со счетом, вложенным в кожаную папку, и Кристиан потянулся к ней.
– Моя последняя девушка была ведущей солисткой Бостонского балета.
– Ого, – пролепетала я, – должно быть, она была…
Красивой. Грациозной. Тонкой. Всем тем, чем не была я.
– Каждый раз, как мы приходили с ней в ресторан, я чувствовал себя каким-то… обжорой… потому что у меня был аппетит, а она почти ничего не ела. Я думал… ну, надеялся, что вы другая.
– Но я люблю шоколад! – выпалила я. – И яблочный фриттер, и тыквенный пирог, и мусс, и тирамису. Наверное, я съела бы все, что есть в меню, если бы не боялась, что стану похожа на хрюшку. Я старалась быть… – Мой голос замер.
– Что, по-вашему, я искал?
Я сфокусировала внимание на салфетке, лежащей у меня на коленях. Предоставьте мне испортить свидание, которое, по сути, не было таковым.
– А если все, что я искал, – спросил Кристиан, – это вы?
Я медленно подняла голову, а Кристиан в это время подозвал нашего официанта.
– Расскажите нам о десерте, – попросил он.
– У нас есть крем-брюле, домашний пирог с черникой, теплые булочки из слоеного теста с персиковой начинкой, мороженое нашего приготовления с карамельным сиропом и мой любимый десерт, – сказал официант. – Шоколадный французский тост с корочкой из пекана, к которому подается мятное мороженое и наш малиновый сироп.
– Что закажем? – спросил Кристиан.
Я с улыбкой повернулась к официанту:
– Может быть, для начала вернемся к основному блюду?
Такова моя простая религия.
Нет нужды в храмах;
Нет нужды в сложной философии.
Наш мозг, наше сердце – это наш храм;
Философия – это доброта.
Джун
Так получилось, что, когда Клэр пришла в себя в больнице после приступа, я не сказала ей о потенциально новом сердце, несмотря на неутешительный прогноз ее состояния. Я придумала для себя сотню отговорок: когда у нее понизится температура, когда появится чуть больше энергии, когда мы будем знать наверняка, что судья разрешит донорство. Чем больше я тянула с разговором, тем легче мне было убедить себя, что у Клэр остается еще час, день, неделя со мной, когда я успею это сделать.
А между тем Клэр сдавала. Не только ее тело, но и дух. Доктор Ву каждый день говорил мне, что она стабильна, но я видела изменения. Она не хотела, чтобы я читала ей журнал «Тинейджеры». Не хотела смотреть телевизор. Просто лежала на боку, уставившись в стену.
– Клэр, хочешь сыграть в карты? – спросила я однажды.
– Нет.
– Как насчет «Эрудита»?
– Нет, спасибо. – Она отвернулась. – Я устала.