Новое сердце

Я пригладила ее волосы, падавшие на лицо:

– Знаю, детка.

– Нет, – ответила она. – Я действительно устала. Не хочу больше этим заниматься.

– Мы могли бы прогуляться, я повезу тебя в коляске. Не обязательно все время лежать в постели…

– Я здесь умру. Мы обе это знаем. Почему нельзя просто поехать домой и остаться там, а не лежать здесь, прицепленной ко всем этим штукам?

Я уставилась на нее. В этой фразе не чувствовался ребенок, веривший в фей, привидения и всякие немыслимые вещи.

«Но скоро все устроится», – собралась я успокоить ее, но потом поняла, что, сказав это, вынуждена буду сказать и о сердце, которое то ли будет, то ли нет. И сказать ей, чье оно.

– Я хочу спать в своей постели, – пояснила Клэр, – вместо этих жестких простыней и хрустящих подушек. Я хочу есть мясной рулет, а не куриный суп из пластмассовой миски, и «Джелло»…

– Ты терпеть не можешь мясной рулет.

– Знаю, и я буду злиться на тебя за то, что ты опять его приготовишь. Я хочу пить апельсиновый сок прямо из пакета. Хочу бросать своей собаке теннисный мячик.

Я замялась:

– Поговорю с доктором Ву. Мы можем привезти тебе наши простыни и подушки…

Глаза Клэр померкли.

– Забудь, – сказала она, и я осознала, что она уже начала умирать, не дав мне шанса спасти ее.

Как только Клэр уснула днем, я оставила ее на попечение опытных медсестер и вышла из больницы впервые за неделю. Я была поражена тем, как изменился мир. Резкий холодный ветер напоминал о скорой зиме, листья на деревьях начали менять цвет – первыми сахарные клены, с яркими верхушками-факелами, от которых скоро воспламенятся другие деревья. Мой автомобиль казался незнакомым, словно я ехала на арендованном. И самое удивительное: полицейские изменили схему движения по шоссе, проходящему мимо тюрьмы штата. Я втискивалась в пространство между сигнальными конусами, в изумлении глядя на толпы, оцепленные полицейской лентой. На одном плакате было написано: «ШЭЙ БОРН БУДЕТ ГОРЕТЬ В АДУ». На другом значилось: «САТАНА ЖИВ И БРЫКАЕТСЯ НА ЯРУСЕ I».

Однажды, когда Клэр была еще крошкой, она, проснувшись, подняла жалюзи в спальне. При виде встающего солнца, протягивающего к ней малиновые лучи-пальцы, она затаила дыхание. Неужели это сделала я?

Теперь, глядя на эти плакаты, я недоумевала: можно ли так сильно верить во что-то, чтобы оно случилось на самом деле? Могут ли наши мысли изменить сознание других людей?

Следя за дорогой, я проехала мимо ворот тюрьмы и продолжила путь к дому. Но у моей машины были свои планы: она повернула направо, потом налево, и я подъехала к кладбищу, где были похоронены Элизабет и Курт.

Поставив машину, я пошла к их общей могиле. Она находилась под ясенем, листья мерцали под легким ветром, как золотые монеты. Я опустилась на колени на траву и провела пальцем по буквам на могильной плите:

ЛЮБИМАЯ ДОЧЬ.

БЕСЦЕННЫЙ МУЖ.

Курт купил себе это место на кладбище, когда мы были женаты уже год.

«Это что-то жуткое», – сказала я тогда, но он просто отмахнулся от меня: он каждый день сталкивался со смертью.

«Вот в чем дело, – сказал он, – для тебя тоже места хватит, если захочешь».

Он не собирался навязываться, потому что думал, что я выберу быть похороненной рядом с первым мужем. Даже эта его предупредительность – то, что он оставлял за мной право выбора, ни на чем не настаивая, – дала мне понять, почему я люблю его.

«Я хочу быть с тобой», – сказала я ему тогда. Я хотела быть там, где было мое сердце.

После их убийства я стала ходить во сне. На следующее утро я вдруг оказывалась в садовом сарае с лопатой в руке. Или в гараже прижималась лицом к металлической щеке заступа. Подсознательно я вынашивала планы присоединиться к ним. Только в бодрствующем состоянии, чувствуя толчки Клэр в животе, я понимала, что должна остаться.

Неужели она будет следующей, кого я похороню здесь? И если это случится, что помешает мне довести процесс до естественного завершения – снова собрать всю семью в одном месте?

Я с минуту полежала ничком на траве, прижавшись лицом к колючему, как щетина, мху на краю надгробия и представляя себе, что прижимаюсь щекой к щеке мужа. Я чувствовала, как вокруг моих пальцев обвиваются стебли одуванчиков, словно я держу дочку за руку.

В лифте больницы большая джинсовая сумка задвигалась по полу. Присев на корточки, я расстегнула молнию сверху.

– Хороший мальчик, – сказала я, потрепав Дадли по макушке.

Сегодня я забрала его у соседа, который любезно согласился присмотреть за собакой, пока Клэр была в больнице. В машине Дадли заснул, но теперь оживился, не понимая, зачем я упаковала его в багаж. Двери открылись, и я, подхватив сумку, подошла к медсестринскому посту у палаты Клэр.

Я попыталась непринужденно улыбнуться:

– Все в порядке?

– Она спала как младенец.

Как раз в этот момент тявкнул Дадли.

Медсестра метнула на меня взгляд, и я притворилась, что чихаю.

– Ну и ну, – сказала я, качая головой. – Это аллергия на пыльцу?