Новое сердце

– Все это имеет смысл. Возраст, профессия. То, что он приговорен к смерти. Чудеса. И пожертвование сердца – он буквально вновь жертвует собой за наши грехи. Он отдает наименее значимую часть – тело, – для того чтобы обрести целостность духа.

– Это намного хуже, чем пойти на попятный, – пробормотала Мэгги. – Вы сумасшедший.

– Мэгги, он цитировал Евангелие, написанное через двести лет после смерти Христа. Евангелие, о существовании которого большинство людей даже не знают. Слово в слово.

– Я слушала его, и, честно говоря, многие слова неразборчивы. Знаете, чем он занимался вчера, когда я наставляла его по поводу его свидетельских показаний? Играл в крестики-нолики. Сам с собой.

– Надо уметь читать между строк.

– Угу, верно. Спорим, если послушать запись Бритни Спирс в обратном направлении, то услышите: «Переспи со мной, не такая уж я молодая». Ради бога – никакого каламбура – вы католический священник. Что произошло с Отцом, Сыном и Святым Духом? Не припомню, чтобы Шэй был частью Троицы.

– А как же толпы людей за стенами тюрьмы? Они все тоже сумасшедшие?

– Кто-то хочет, чтобы Шэй вылечил аутизм ребенка, кто-то – остановить Альцгеймер у мужа. Они здесь ради себя самих, – сказала Мэгги. – Только люди, считающие Шэя Борна мессией, способны отыскать спасение под крышкой двухлитровой бутылки пепси.

– Или с помощью пересадки сердца? – возразил я. – Вы придумали целую правовую теорию, основанную на индивидуальных религиозных убеждениях. Так как же вы можете категорически настаивать на моей неправоте?

– Потому что речь не идет о правоте или неправоте. Речь идет о жизни и смерти, а именно – Шэя. Я скажу то, что должна, чтобы выиграть для него этот процесс. Такова моя работа. И ваша тоже. И дело тут не в каком-то откровении, не в том, кем Шэй мог бы стать в будущем. Дело в том, кем он является сейчас: приговоренный к смерти убийца, которого казнят, если я ничего не сделаю, чтобы этому помешать. Мне не важно, кто он – бродяга, королева Елизавета или Иисус Христос. Важно лишь, чтобы мы выиграли этот суд и чтобы он мог умереть на своих условиях. Это означает, что вы подниметесь на эту чертову трибуну и поклянетесь на Библии, которая, насколько я понимаю, может теперь стать для вас неактуальной, поскольку вы нашли Иисуса на первом ярусе. И если вы будете пороть чепуху в ответ на мои вопросы и испортите все для Шэя, я сделаю вашу жизнь невыносимой. – Мэгги окончила свою речь с красным лицом, едва дыша. – Это старое Евангелие… – добавила она. – Слово в слово? – (Я кивнул.) – Откуда вы об этом узнали?

– От вашего отца, – ответил я.

Мэгги удивленно подняла брови:

– Не собираюсь вызывать в качестве свидетелей священника и раввина. Судья будет ожидать ключевой реплики.

– У меня есть идея.

Мэгги

В переговорной комнате за пределами первого яруса Шэй взобрался на стул и начал беседовать с мухами.

– Налево, – командовал он, повернув голову к вентиляционной решетке. – Давай. Ты сможешь.

Я на миг оторвала глаза от своих записей:

– Это ваши питомцы?

– Нет, – ответил Шэй, спускаясь со стула.

Волосы у него были спутаны, но только с одной стороны, и из-за этого он в лучшем случае выглядел рассеянным, а в худшем – психически больным. Я не знала, как мне убедить его причесать волосы перед завтрашним выходом в зал суда.

Мухи кружили по комнате.

– У меня дома живет кролик, – сказала я.

– На прошлой неделе, перед тем как меня перевели на первый ярус, у меня были питомцы, – отозвался Шэй и покачал головой. – Это было не на прошлой неделе. Это было вчера. Не помню.

– Не имеет значения…

– Как его зовут?

– Что-что?

– Кролика.

– Оливер, – ответила я, вынимая из кармана то, что приготовила для Шэя. – Я принесла вам подарок.

Он улыбнулся мне, и его взгляд вдруг стал острым и ясным.

– Надеюсь, это ключ.

– Не совсем.

Я протянула ему пакетик, в котором лежал карамельный пудинг:

– Наверное, в тюрьме вас не кормят сладким.

Он развернул фольгу, лизнул пудинг, потом снова завернул и положил в нагрудный карман со словами:

– Там есть масло?

– Должно быть.

– А как насчет виски?

– Сомневаюсь, – улыбнулась я.

– Это плохо.

Я смотрела, как он откусывает первый кусочек.

– Завтра нам предстоит важный день, – сказала я.

Поскольку Майкл испытывал кризис веры, я связалась с рекомендованным им свидетелем – академиком Иэном Флетчером, которого смутно помнила по телешоу с его участием, где он разоблачал заверения людей, якобы различавших Деву Марию в рисунке подгоревшего тоста и тому подобное. Поначалу мне показалось, что, выставив его свидетелем, я безусловно проиграю дело. Но у него была степень доктора философии, полученная в Принстонской теологической семинарии, и, как свидетель, этот бывший атеист мог сыграть мне на руку. Если уж Флетчера удалось убедить в существовании Бога – Иисуса, Аллаха, Яхве, Шэя или другого, – то можно и любого из нас.

Шэй доел пудинг и вернул мне пустую упаковку.

– Фольга мне тоже нужна, – сказала я.

Меньше всего мне хотелось бы через несколько дней узнать, что Шэй смастерил из фольги ножик и поранил себя или кого-то другого. Он покорно достал фольгу из кармана и протянул мне.