Новое время — новые дети

И даже когда он довольно часто стал приходить домой навеселе, она все равно старалась сохранить невозмутимость. Ну, выпил человек. С кем не бывает? Тем более, что когда на холоде целый день стоишь, сам Бог велел согреться.

Правда, однажды после разговора с соседкой, которая сказала ей, что многие мужчины, ушедшие в уличную торговлю, незаметно спиваются, Марина попробовала осторожно поговорить с мужем: мол, не вернуться ли ему в институт. Обидно же все–таки: высшее образование, да и диссертацию начал писать.

— Ты что?! Кому сейчас нужны диссертации? — отмахнулся муж. — О том, что было в «совке», позабудь навсегда. Встретил я вчера в метро нашего завлаба. Бомж — и тот лучше одет!

— Но не все же деньгами меряется, — робко возразила Марина. — Зато ему работать интересно. Интеллектуальный труд…

— Мне тоже интересно, — отрезал муж. — А про интеллектуальный труд ты кому–нибудь другому расскажи. Я–то знаю, сколько времени научные сотрудники проводят в курилке. Если на то пошло, у меня никогда еще не было такого простора для размышлений. Стоишь за прилавком, а голова–то свободна! Даже считать в уме не нужно — есть калькулятор.

Впрочем, плодов «свободного размышления» было что–то не видать. Скорее наоборот, муж совсем перестал читать книги. Придя с работы, прилипал к телевизору. Часто даже засыпал с пультом в руках. И вообще, он заметно опростился, огрубел. В речи его появились агрессивные интонации, да и сами слова были из какого–то чужого мира: «кинуть», «баксы», «менты», «впарить».

Но Марина говорила себе, что это сейчас не главное. Главное — выживать. А на издержки надо поменьше обращать внимания. В поликлинике, где она работала участковым врачом, женщины только и жаловались, что денег хронически не хватает, что дети недополучают витаминов, не ездят летом отыхать.

А у ее семилетнего Коли полно дорогих конструкторов, которые он обожает. И летом ему обещана поездка в Египет. За то, что у ребенка счастливое детство, многое можно отдать, думала Марина.

Первый серьезный скандал разразился на Новый год, который они решили отмечать дома втроем. Коля был счастлив, что ему впервые позволили досидеть до двенадцати и с нетерпением ждал боя часов, чтобы по–взрослому чокнуться с родителями хрустальным бокалом.

… Боя курантов они не услышали, потому что отец со всего размаху запустил в экран бутылку шампанского. Телевизор чудом не взорвался, но работать, конечно, перестал.

Потом, как это часто бывает, уже трудно было вспомнить, из–за чего разгорелся сыр–бор, что послужило причиной психического взрыва. Коля только помнил, что решили проводить старый год, и отец сказал:

— Давай, Маришка, выпьем за то, чтобы ты встала наконец на рыночные рельсы.

Коля еще подумал: «Как это так? Мама же не поезд». (У него была игрушечная железная дорога со шлагбаумами и маленькими человечками.)

Мама своим ответом разрешила Колино недоумение.

— Нет, Сашенька, твои рыночные рельсы — это не для меня. Я люблю свою работу, понимаешь? — сказала она.

А папа ни с того ни с сего закричал:

— А я свою работу не любил, да? Я любил шмотками торговать? Чистенькой хочешь остаться за мой счет?

Мама заплакала, а папа пульнул бутылкой в телевизор, сказал: «С Новым годом, дорогие товарищи!» и ушел.

Есть примета: как встретили Новый год, таким и весь год будет. В данном случае примета сбылась в полной мере. Самое страшное было по утрам. Отец просыпался злой, придирался к какому–нибудь пустяку и начинал кричать, буквально по всем обвиняя жену и сына: в головной боли, в пропаже тапочек, в плохом качестве сметаны, поданной к сырникам.

Вечером же он приходил в состоянии какой–то опасной эйфории. Опасной потому, что она в любой момент могла обернуться агрессией. Пил он уже не время от времени и не по чуть–чуть, а стабильно и немалыми дозами.

Мыслил он теперь только штампами, говорил преимущественно лозунгами, и можно было, не заглядывая в газеты и не влючая телевизор, легко догадаться, какую пропагандистскую кампанию разворачивает в данный момент власть. Повторяя, как заклинание, что он наконец стал свободной личностью, Александр все больше и больше утрачивал признаки личностной самостоятельности. Казалось, в его голову вмонтировали пульт, и чья–то невидимая рука периодически переключает кнопки.

Такое расчеловечивание вызывало у Марины почти мистический ужас, к которому поневоле примешивалось презрение.

А когда муж превозносил новую жизнь, она — опять же невольно — вспоминала прежнюю, в которой у него было ровное, хорошее настроение, хотя он практически не пил и уж тем более не напивался допьяна.

Но стоило ей об этом заикнуться (а она, естественно, не удерживалась), как разгорался скандал. За полгода муж перебил в доме почти всю посуду, высадил дверь в ванную, где она заперлась, спасаясь от его криков. Но самое страшное — он стал грубо оскорблять Колю: называл его выродком, недоноском, дармоедом.