Новогодняя сказка

И я быстро зашагал по сиреневому вечереющему бульвару и тут же услышал за спиной чужую прыгающую поступь. Я оглянулся. Кто-то стоял за ближайшим деревом – я отчетливо увидел лохматое ухо и оттопыренное крыло. Эта сова была ростом с меня!

Врач был занят. Я долго сидел у белых дверей кабинета, а за дверями были слышны быстрые мерные шаги. Наконец дверь распахнулась, и появился мой школьный товарищ в белом халате и в белой шапочке до бровей, исхудалый и бледный от бессонной работы.

– Ну как? – закричали где-то.

– Все то же! – нервно кривясь, глядя на меня и не видя, крикнул он. – Опять ничего не вышло!

Я встал. Доктор медленно очнулся. Заметил меня, узнал, протянул руку.

– Если в гости, то не вовремя…

– Я не в гости.

– Ну-ка подойди, – он взял меня за руку, посмотрел на концы пальцев. – Сколько тебе лет?

– Тридцать…

– Я и забыл, что мы с тобой ровесники… Так что же тебя беспокоит? Преследует кто-нибудь?

– Если бы только знал, кто! Такой странный субъект!… Ты сейчас будешь смеяться.

– Я его знаю. Хочешь, покажу? Пройди со мною…

Он провел меня в кабинет, поставил лицом к окну.

– Моя сова! – шепнул я. Она сидела за окном.

– Не только твоя, – сказал доктор. – Но и моя. Дай мне еще твои руки, я посмотрю. Да-а-а…

Он отошел к столу, постоял ко мне спиной. Потом вернулся.

– Рано или поздно – все равно узнаешь. Так узнай скорее: тебе осталось жить один год.

Пол вдруг провалился у меня под ногами, и я упал бы, если бы товарищ не поддержал меня, не усадил на стул.

Я знаю, есть люди, которые не боятся смерти: этим храбрецам нечего защищать. Признаюсь вам – я затрясся от страха. Когда кончу свое дело, тогда – да, можно умирать. Но не сейчас!

– Не верю, – шепнул я.

– Ты лучше встань и беги, – сказал доктор, подняв бровь, заметно нервничая. – У тебя целый год жизни.

– Я не верю!

– Убирайся отсюда! – закричал вдруг он. – Ты крадешь у меня время! Я сам болен, мне осталось только полтора года жизни!

В дверях он все-таки задержал меня и быстро, почти скороговоркой, сказал: «Это старая болезнь, и больше всего от нее страдают талантливые люди. У них это проходит в острой форме. Люди с закисшим характером болеют тихо и умирают незаметно.

– И вы ничего еще не открыли?

– Мы многое открыли. Но лечить еще не умеем.

– Мы все-таки открыли кое-что…

И он сказал мне вот такие непонятные слова:

– Тот, кто отчетливо видит сову, уже наполовину спасен.

И захлопнул за мною дверь.

«Отчетливо ли я вижу ее? Надо будет посмотреть», – подумал я.

Тут я вдруг услышал в тишине четкое тиканье: часы, подарок бандита, делали свое дело, точно отсчитывая секунды. Услышав их звонкий ход, я достал тяжелую стальную луковицу, вставил фигурный ключ и завел пружину. Раз двадцать я повернул ключ и, наконец, почувствовал упор. Все! Часы заведены на год.

«Надо торопиться! Надо все обдумать», – сказал я себе. Первый раз в жизни я торопился по-настоящему, то есть хладнокровно.

Чистый, морозный вечер встретил меня веселыми огнями, и шумом автомобилей, и далеким мерцанием звезд.

«Буду думать и смотреть на звезды», – решил я. И звездное небо словно опустилось надо мной, чтобы я лучше видел эту великую бесконечность.

«Хорошо. Плоть умрет. Пусть умирает. Но мысль, мысль! Неужели исчезнет?» Я закрыл глаза.

«Не исчезну, – сказала во мраке моя мысль. Она была спокойна, не то, что чувства. – Посмотри, – звучал ее голос. – Мир цивилизованных людей живет несколько тысяч лет. А сколько времени живут вещи, сделанные людьми? Машины, мебель, тряпки – все рассыпается в течение нескольких десятков лет. Как же мы накопили все, что нас окружает? 0чень просто. Мы накопили мысли, секреты плавки металлов, формулы лекарств, тайну твердения цемента. Сожги книги, уничтожь секреты ремесел, дай несколько десятков лет на то, чтобы им надежно забыться, – и человечество начнет свою старую дорогу от каменного топора. И твой сын – не внук, а сын, – выкопав из земли шестерню, которую ты сделал в юности, будет молиться на нее, как на чудо, созданное божеством».

Над городом из невидимого репродуктора громко и чисто лился вальс. Я не знал композитора. И даже музыки как будто не слышал: это был не оркестр, и трубы – не трубы, и скрипки – не скрипки, а голоса моих чувств. А когда завели свою песню деревянные духовые инструменты, когда запело дерево, то стало ясно: это надежно запертые желания тихо запели в своем тесном ящике, ограниченные пределами моей короткой жизни.

«Ты хочешь жить, – сказал мне неизвестный композитор. – Смотри, что сделали с тобой те несколько нотных значков, что я оставил после своего недолгого и очень тяжелого пребывания среди людей. Слушай: кто живет тяжело, кому отпущено мало времени, тот сильнее, ярче любит жизнь. Лучше не иметь, но желать, чем иметь и не желать. Я очень любил жизнь и передаю эту любовь тебе.»

Потом он понизил голос: «А теперь слушай. И при своей короткой жизни я испытал величайшее счастье. Ты знаешь, о чем я говорю. А ты? Тряс ли тебе руку благодарный человек, тряс так, что мог стряхнуть твое сердце с его места? Видел ли ты вплотную перед собой глаза, наполненные слезами любви?»