Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей

Сгущаются черные тени; темнее и темнее в маленькой комнате; детские глазки закрываются, и, убаюканный сказкой о чудесной елке, ребенок засыпает и видит ангельские сны… И спит он спокойно как птенчик в родном гнезде…

Грудь у матери ноет и болит, но она ничего не чувствует, кроме воспоминаний, которые впились в ее бедное сердце, и терзают, и гложут его…

Темно. Она не видит своего мальчика; она слышит только его ровное дыхание и ощущает его мягкие волоски под своей рукой… И у него были волосы мягкие как шелк, но только не золотые, а темные-темные… Он был сильный и стройный; на его могучую руку она опиралась с гордостью и верой; на его груди покоилась ее голова, как птенчик в гнезде… И лежит он холодный в мерзлой земле, и лежит на его груди земля, все та же земля, и глубокий снег… Ничего он не слышит, ничего не видит… Нет его! Нет и никогда не будет…

Давно ли? Всего три года тому назад… Он был молод, он любил так горячо и так смело! Он верил, что все удастся и устроится; он целовал ее, и она верила… Только быть вместе, и все будет хорошо! Но нет его, нет и никогда не будет…

О, эти несчастные, слабые руки! Вы бессильны защитить маленького мальчика, если придет беда; вы годны только на жалкую, ничтожную работу… О, если б быть не здесь, в этом огромном, чужом городе, в этом страшном океане, где заблудилась она со своим ребенком, где надеялась когда-то завоевать будущность вместе с ним…

Но нет его, нет и никогда не будет…

III

Солнце сияло так роскошно, что уделило один блестящий луч и для темного подвала. Устремился блестящий луч, пронизал тусклое окно, проник в унылую комнату, отыскал там детскую золотую головку и остановился на ней, лаская пуховые волоски.

Ребенок смеется за окном; у окна, на улице воркуют голуби. И, пригретые одним горячим лучом, они радуются вместе — розовый мальчик и сизые птички.

Матери нет, она ушла. Но она никогда не уходила надолго. Она брала работу только на дом. Но много ли она могла сделать? Она не готовилась к труду и ничего не умела.

Свет ее жизни, маленький ребенок, связывал ее по рукам и по ногам. Но без него не стоило бы и жить…

Никого она не знала в огромном городе, не к кому было обратиться, не на кого надеяться. И она брала жалкую поденную работу и убивалась над нею день и ночь. Ребенок расцветал, мать умирала.

Иногда она сознавала, что умирает. Но нет, не может быть! Бог не допустит этого. И она старалась об этом не думать.

Теперь она думала больше всего о елке. Безумное, бессмысленное, хотя и естественное желание! Вот и видно, что не простая женщина, а барышня… И как это еще уцелело в ней? Едва-едва можно жить — а елка не выходит из головы. Вот если бы он был…

Но его нет! Нет…

Она шла быстрою походкой, как могла скорее. Но вдруг остановилась как вкопанная. Перед ней, за огромным зеркальным стеклом, благоухал целый сад.

Посреди белели жемчужные цветы ландышей, целый лес ландышей; за ними кивали своими колокольчиками ряды розовых и голубых гиацинтов. Нежные розы, удрученные тяжестью и красотой своих душистых лепестков, склоняли царственные головки на гибкие стебли. Дальше подымался целый лес перистых и разрезных пальм, широколистной и кудрявой зелени. И все это сверкало каплями воды, дышало свежестью, залитое ярким светом газовых ламп. Праздничная выставка цветочного магазина приковала к себе молодую женщину. Она приникла бескровным исхудалым лицом к зеркальному стеклу и жадно любовалась цветами, и ей казалось, что воздух, которым дышали эти цветы, окружает ее своей мягкой атмосферой.

Принести бы сюда его, ее маленького мальчика. Что бы она дала, чтобы пустить его на это поле ландышей! Пусть бы он ходил по этому выхоленному газону своими быстрыми ножками, обрывал цветы своими розовыми ручками! Хоть показать ему…

В тот же вечер она принесла ребенка к окну цветочного магазина. Мороз немного спал, и она тепло закутала мальчика во все, что у нее было… Сама она дрожала от холода, но крепко прижимала к себе теплое детское тельце и улыбалась посиневшими губами, приближая детское личико к ландышам, благоухавшим за стеклом.

Но ребенок тянулся в другую сторону.

— Мама! — закричал звонкий голосок. — Елка! Это елка! Елка!

IV

Да, это была елка. Рядом с цветочным магазином красовалась большая кондитерская, и сквозь стекла ее ближайшего окна сияла небольшая елка, увешанная бонбоньерками и блестящими украшениями, разноцветными фонариками и восковыми свечами.

— Мама, я хочу елку! Пойдем, где елка! — повторял ребенок.

Она подошла. Войти в эту кондитерскую нечего было и думать. У нее не было ни одного гроша в кармане. Дома оставалось только несколько жалких серебряных монеток, — молоко и хлеб маленького мальчика.

Он плакал и тянулся к елке. Она вошла.

— С Богом, матушка! С Богом, не взыщи! — встретил ее грубый голос.

Так и следовало ожидать.

Она прижала к себе покрепче плачущего ребенка и почти бегом воротилась в свою глухую улицу, в свой темный подвал. Ее начинала пробирать страшная дрожь. Она удерживалась, чтобы не дрожать слишком сильно.

— Мама, елку! Я хочу елку! Моя милая мама!