Новогодние неприятности, или Семья напрокат

Сердито шиплю на собеседника, находящегося за сотни километров от нас, и отключаю телефон. Чтобы спустя пару минут подкрасться к Сладковой со спины и сомкнуть руки на ее талии. Уткнуться носом в чувствительное место за ее ухом, подцепить край свободно болтающейся футболки, ощутить бархат покрывающейся мурашками кожи.

— Демьян!

Негромко. Чуть растерянно. Мягко.

— И тебе доброе утро.

Уверенно. По-хозяйски нагловато.

— Алиска минут десять-пятнадцать будет валяться в постели. Затем еще минут на десять зависнет с выбором наряда у шкафа. И только потом потопает умываться и чистить зубы.

Выучив распорядок дочки на праздниках, я успокаиваю Юльку искушающим шепотом, а пальцы уже живут своей жизнью. Отодвигают резинку свободных палево-розовых штанов, выжигают клейма на округлых бедрах.

Влипаю в Сладкову по самые помидоры. До Луны и обратно. Выше самого неба.

И дело не только в космическом притяжении, что грозит отправить в нокдаун. Не в пресловутой физике, о которой писал дядюшка Фрейд. Все намного серьезнее.

Мне нравится, как Юля улыбается, когда я рассказываю что-то смешное. Нравится, как она морщит нос и закусывает нижнюю губу, обдумывая что-то серьезное. Нравится, как она смешно болтает ногами, когда сидит на высоком стуле и не достает до пола.

Она проницательная, умная, целеустремленная. Она зачитывается Акуниным и Мураками, обожает Достоевского, которого я совершенно не понимаю, и помнит кучу стихотворений из школьной программы. Она знает, как устроены звезды белые карлики, как образуются гейзеры и почему опасен уснувший на острове Бали вулкан Агунг.

И все это вместе с внешней привлекательностью образует такую убойную смесь, что остаться равнодушным к Сладковой ни у кого нет единого шанса.

Глава 25.2

— Ай! Молоко сейчас убежит!

Юля дергается, вытаскивая меня из мечтательной дремы, и бросается отставлять кастрюльку с плиты. Бурчит что-то неразборчивое себе под нос, а меня в очередной раз затапливает лавиной нежности.

— Я с тобой такая рассеянная стала. Обо всем забываю.

Признается робко и с утроенным усердием принимается накрывать на стол. В глубоких пиалах дымится только что сваренная каша, масло плавится на румяных горячих тостах, аромат крепкого кофе щекочет ноздри.

Последний завтрак проходит под веселое Алискино щебетание и наше с Юлей умиротворенное молчание. А следующим пунктом нашей программы становится озеро, которое мы открыли для себя в первый же день.

Оно такое же притягательное и загадочное. Со спокойно текущими водами, звонко журчащим водопадом и облепленными снегом ветвями, склонившимися над бирюзовой гладью.

— Если бы можно было замедлить время…

— Не хочешь возвращаться в Москву?

— Не хочу.

Тонко вздохнув, кивает Сладкова и по укоренившейся привычке жмется к моему боку. Снимает перчатки и переплетает пальцы с моими. А у меня в груди снова что-то трескучее рвется, заполняя внутренности болезненным жаром. Сердечная мышца часто сокращается, мотор усиленно качает кровь, ладони покалывает острыми иголками.

— И я не хочу.

Целую Юлю нежно в висок и смеживаю веки, отчаянно желая законсервировать каждую секунду нашего новогоднего чуда. Но время неумолимо. Оно несется вперед, как перепуганная лань, не замечая на своем пути ни оврагов, ни кочек.

Вдоволь нагулявшись в похожем на сказку лесу, устраиваем пикник у водоема. С аппетитом съедаем припасенные бутерброды и делаем не меньше сотни фотографий. Маленького кустарника с хрупкими веточками, застывшей в паре метров от нас настороженной белки и, конечно же, счастливых себя.

После бредем по тропинке неторопливо, жадно глотая свежий морозный воздух. Притормаживаем, чтобы устроить снежную битву, и приближаемся к шале довольные, красные, разгоряченные.

— О, Ларины! Наконец-то!

Подпирая бревенчатую стену, у соседнего дома нас встречает Лебедев. В распахнутом полушубке, с румянцем на щеках он немного напоминает младшего брата Деда Мороза из Великого Устюга. Хитрый прищур внимательных серых глаз и посеребривший аккуратную бороду иней довершает внешнее сходство.

— Давайте скорее. Банька уже растоплена.

Преодолев разделяющие нас метры, я крепко жму руку вчерашнему сопернику и больше не ощущаю духа соперничества. Пожалуй, я даже не сильно расстроюсь, если проиграю ему предвыборную гонку.

Никита — достойный кандидат.

— С дубовыми вениками?

— И с вениками. И с чаем. Все как положено. Обижаешь. Пошли.

Распахивая дверь, Никита приглашает нас внутрь. Заходит последним, попутно отпуская цветущей Кире комплименты. Вешает на крючок полушубок, отряхивает ботинки от снега, треплет выбегающего в коридор сына по макушке.

А потом мы переодеваемся, обливаемся водой и забуриваемся в общую для двух шале баню. Паримся на совесть, потея до седьмого пота, хлещем друг друга дубовыми листьями и с громким хохотом выскакиваем на улицу. Чтобы набрать полные легкие кислорода и с разгона плюхнуться в пушистый сугроб.

От перепада температур кожу словно ошпаривает. Сначала по телу разливается небывалая бодрость, за ней накатывает блаженная слабость. Конечности становятся ватными и непослушными.