К этой еде было противно прикасаться, но в животе все сжималось от голода. Пашка долго смотрел на кашу, не решаясь положить в рот хотя бы ложку. Наконец, не выдержал и попробовал. Как и в прошлый раз, внутри сразу стало холодно.
Впихнув в себя еще пару ложек, Пашка отставил тарелку. Он задумался. Если Дум-Дум заболел, значит, тарелку принес кто-то другой. Но кто? Уж наверное не Горлонос. Тот не стал бы робко стучаться, он просто вошел бы в комнату и наговорил массу слов о пользе лечения.
Значит, у Горлоноса есть и другие помощники. Интересно бы на них поглядеть. Наверное, они такие же уроды, как Дум-Дум, раз даже стесняются показаться.
Пашка сел на кровать, привалившись к голой каменной стене, и закрыл глаза. Хорошо бы уснуть и увидеть во сне что-нибудь приятное. Это куда лучше, чем сидеть и вот так маяться. Пашка как-то не привык ничего не делать. Он не умел просто сидеть и отдыхать, ему обязательно нужно было какое-то занятие. А чем тут займешься? Разве что стены разрисовывать…
Он посмотрел на стену. А может, правда, что-нибудь написать? Для тех, кто попадет сюда позже. Оставить весточку, что был тут такой Пашка… Впрочем, писать надо что-то полезное – совет или пожелание, а Пашка ничего посоветовать пока не мог. Он сам нуждался в совете.
И тут ему показалось, что он видит на стене какие-то строчки. Неужели, кто-то уже оставил здесь послание?
Бодро соскочив с кровати, мальчик приблизился к стене. Действительно, там была надпись, но такая старая, что половину слов не разглядишь. Пашка провел по стене рукой, стирая пыль. С большим трудом ему удалось разобрать следующие слова:
Последние слова были два раза подчеркнуты. Ошарашенный Пашка вернулся на кровать. Он растерянно моргал, губы предательски дрожали. Как же так! Корнеич сказал, чтобы он ничего не боялся, а тут такое написано. Этого не может быть, надежа никогда не умирает!
Он снова вскочил, подобрал с пола обломок кирпича и быстро-быстро начал стирать надпись со стены. Он хотел бы забыть о ней, потому что нельзя говорить человеку, чтобы он потерял надежду. Мальчик убеждал себя, что никогда не перестанет надеяться.
И все равно, ему стало плохо. Нечаянно прочитанные слова словно отняли силу. Уже не хотелось что-то делать, думать, искать выход. Надежды нет…
Кирпич скрежетал о стену, сдирая с нее вековой слой грязи. И вдруг Пашка заметил, что под этим слоем появляются еще какие-то строчки. Так и есть, там была еще одна надпись.
Мальчик протер глаза, в которые попала пыль, и принялся читать. И тут же понял, что уже знает эти слова:
Он уже слышал это стихотворение, когда сидел один в палате и дрожал от страха. И снова, как и в прошлый раз, его охватила такая пронзительная тоска, что захотелось забиться в угол и зарыдать во весь голос.
Пашка стерпел. Он закрыл глаза и несколько минут стоял молча, пока буря в душе не успокоилась. «Не сдавайся», – сказал он себе.
И тут ему показалось, что в палате есть кто-то еще. Он резко повернулся и едва не вскрикнул – прямо перед ним висел в воздухе огромный деревянный крест! Он был обугленный, изъеденный червями и покрытый пятнам плесени.
«Сторожевой крест», – вспомнил Пашка, но от этого не перестал бояться. Как могла сюда попасть эта штука, если дверь закрыта?
Крест покачнулся и медленно-медленно поплыл в сторону выхода. У самой двери остановился. Он словно приглашал пленника следовать за собой.
Как завороженный, Пашка сделал несколько шагов. Дверь сама собой открылась, крест вылетел в коридор и снова остановился. Он слегка светился в полумраке, и еще казалось, что от него идет едва уловимый размеренный свист, словно он дышит. Пашка шагнул за ним. Он чувствовал, что какие-то невидимые силы тянут его. И ослушаться этих сил он не мог, это было еще страшнее, чем идти в неизвестность за странным летающим проводником.
Пашка продолжал идти, не замечая ничего вокруг. Он не понял, как оказался на лестнице, уходящей вниз. Под ногами хрустели мелкие камешки, с потолка падали капли. Крест плыл впереди, слегка подсвечивая дорогу.
Мальчик опомнился только, оказавшись возле тяжелой двери, заросшей пылью и паутиной. Он видел уже много похожих дверей, но эта имела одно отличие. На ней кто-то криво нацарапал во всю ширину: «ОБЩАЯ ПАЛАТА».