Новому человеку — новая смерть? Похоронная культура раннего СССР

Еще на первомайской демонстрации 1924 г. по бокам Мавзолея были вывешены траурные знамена СССР и Коминтерна. 1 августа 1924 г. под звуки похоронного марша новый Мавзолей был открыт для посещения трудящимися. Слишком свежа была боль утраты... Но усыпальница вождя уже превратилась в нечто большее, чем просто место скорби. Страна Советов, решительно ломая старый мир, с энтузиазмом строила новый. И каждый понимал, что социализм, построенный в боях, будет лучшим памятником Ленину. Сюда, к Мавзолею, приходили, чтобы не только почтить память учителя, но и вдохновиться на великие революционные дела 163.

«Жизнь без обряда — как квас без изюминки» — какой должна быть новая гражданская обрядность?

Резонансные, провокативные похороны революционеров и — позже — жертв революции в обеих столицах демонстрировали желание создать новый, альтернативный, построенный на антитезе похоронный обряд для борцов за революцию и строителей нового государства. Новый обряд должен был сочетать в себе две важные черты: декларацию приверженности новому строю и отказ от религиозных символов. Если политическая составляющая нового похоронного ритуала была к этому времени уже хорошо разработана, то нарочито безрелигиозный характер похорон можно считать в какой-то мере большевистской новацией. Именно в том, чтобы освободить семейную обрядность от религиозного контроля, сделать возможными светские, «безрелигиозные» родильные обряды, свадьбы и похороны, большевистские идеологи видели свою главную задачу. Декреты советской власти 1917-1918 годов, регулировавшие погребальные практики (декреты «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» от 12 декабря 1917 года, «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» от 20 января (2 февраля) 1918 года, «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 года), имели целью отменить конфессиональный контроль над семейной (и, в частности, похоронной) обрядностью 164. Многолетняя сословно-иерархическая система похорон, регулировавшая на государственном уровне стоимость и устанавливавшая статус погребения и предписывавшая обязательность религиозного похоронного обряда, была упразднена. Участие церкви в похоронах не только перестало быть обязательным, но и в некоторых случаях стало крайне затруднительным, особенно если покойный или кто-то из членов его семьи был человеком партийным 165.

Хорошо развитая традиция политических манифестных похорон и решительный антиклерикализм новых властей формировали запрос на особую безрелигиозную коммунистическую обрядность как в партийной среде, так и среди сочувствующих большевикам. В первые годы после революции опыты «коммунистического ритуала» носили стихийный характер. Однако уже к концу Гражданской войны сформировались основные сценарии так называемых «красных» крестин, «красных» свадеб и «красных» похорон 166. В 1920-е годы идея создания новой обрядности (равно как и праздничной культуры) становится частью государственных агитационных кампаний по атеистической пропаганде и движения за новый быт. Обряды становятся своеобразной демаркационной линией между старым и новым миром, что отражается в публицистике того времени 167.

Ил. 9. Похороны со звездой. 1928 г. Фотограф неизвестен. Из личного архива автора

Новое понимание человека было неразрывно связано с реконцептуализацией человеческого бытия, смерти и посмертного существования. Если атеистическое общество отвергает религию и посмертное существование души, то какое идейное наполнение должен иметь похоронный обряд в этом случае? Нужны ли вообще обряды (в том числе и похоронный) новому коммунистическому обществу? Эти вопросы активно обсуждались в публицистике 1920-х годов. В осмыслении того, какими действиями должны сопровождаться рождение человека, изменения его социального статуса при жизни и его смерть в новом коммунистическом обществе, не было единого, четкого мнения. Горячим сторонникам новой обрядности Троцкому и Вересаеву противостоял председатель Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский, занимавший умеренную позицию.

По мнению Ярославского, необходимо было учитывать организующую и политическую роль «демонстративных революционных похорон» 168, обусловленную в первую очередь задачами антирелигиозной пропаганды. Он считал, что чрезмерное, почти религиозное значение, которое порой придавалось «красным» похоронам, формализованный ритуал, «чуть ли не требник коммунистический»169, не только искажал первоначальный смысл и задачи новых обрядов, но и позволял идейным оппонентам задать закономерный вопрос: как можно бороться против старой церковной обрядности, создавая одновременно новую, в которой коммунисты «уже перещеголяли православных» 170. Внимание молодых активистов к революционным похоронам порой доходит до абсурда: