Новоорлеанский блюз

Самую худшую неприятность могли устроить белые — ведь, что бы ты ни сделал, наказание наверняка будет несоизмеримо преступлению. Лик знал одного мальчика, который был избит до потери сознания только за то, что передразнил манеру говорить и походку белой леди; да и самому ему доводилось получать затрещины только за внимательный взгляд на приличного вида джентльмена или за санки, прислоненные к стене у входа в магазин. И конечно же, Кайен рассказала Лику о Косоглазом Джеке из Сторивилла, которого линчевали за то, что он осмелился похотливо глазеть на белую леди.

Следующим видом неприятностей были неприятности с неграми. Это было не так страшно, но тоже могло привести к ужасному концу. Предположим, ты стянул апельсин с тележки развозчика фруктов — только потому, что не в силах был устоять перед его запахом, щекотавшим твой нос подобно амброзии, — и фруктовщик поймал тебя с поличным. Ты должен немедленно решить, что делать, потому что торговец может похлопать тебя по голове и сказать: «Ахты плут! Ты что, не мог попросить у меня апельсин?» Но он может вынуть бритву и располосовать тебе лицо, да так, что и родная мать не узнает. Ну как тут не вспомнить слова матушки Люси о том, что «в бешенстве или в отчаянии каждый человек жесток по-своему».

У всех мальчишек в Култауне было единое мнение о том, что наиболее безвредные неприятности — это неприятности с законом, которые относились к третьему виду. Блюстители закона стояли в Култауне на каждом углу — по крайней мере до захода солнца, — и для них не было ничего лучше, чем поймать негритенка за любую, даже самую малую провинность. Все блюстители порядка были, конечно же, белыми. Но они редко располагали временем для рукоприкладства (исключение составляли воры-рецидивисты), и от них можно было ожидать разве что строгого нравоучения, изобиловавшего такими непонятными словами, как «законопослушание» и «нравственность».

Еще до того, как Лик стал заглядываться на Сильвию (ведь между ними не было кровного родства), он большую часть времени проводил со своим лучшим другом Соней, младшим сыном Толстухи Анни. Соня был маленьким жилистым мальчишкой, по всему телу которого тянулось что-то вроде родимого пятна, словно мраморная прожилка в гранитной скале. Он обладал какой-то бесшабашной отвагой, и, глядя на его дьявольскую улыбку, взрослые мужчины хохотали, как дети. Его настоящее имя было Исаия, но это напрочь забыли по причине его способности спать в любом месте, от колыбели до ветки на дереве или крыши над их квартирой (когда его матушка ступала на тропу войны). Поначалу его звали Сонливый, а потом для краткости просто Соня.

Соня постоянно вовлекал Лика во всяческие неприятности. Но в основном это были неприятности с законом, то есть наименее опасные. Однажды, когда их вытурили с балкона ночного бара «Жженый сахар», где им нечего было делать, тем более в неположенное время, и два култаунских блюстителя порядка прочитали им длинную лекцию, Соня по-своему объяснил Лику это происшествие:

— Попадая в неприятности с белыми, ты можешь оказаться в такой глубокой дыре, откуда и солнца не увидишь. При неприятностях с неграми ты оказываешься в дерьме по пояс. А нарушение закона? Да это, дорогой мой Фортис, все равно, что упасть в лужу. Да, все равно, что упасть в лужу.

Вспоминая прошлое, Лик испытывал некое чувство удовлетворения от того, что единственная крупная неприятность, в которую ему довелось вляпаться сразу после восьмого дня рождения, была связана с нарушением закона. Правда, тогда он не считал, что ему повезло. Конечно же, во всем виноват был Соня. Впрочем, он всегда был виноват. А случилось вот что.

Лику было семь лет, когда он начал работать, дабы поддержать все уменьшающееся семейство Кайен. Сина давно уже вышла замуж за странствующего проповедника, и из последних слухов о ней, дошедших до ушей Кайен, явствовало, что они с супругом собрались перебраться в Чикаго. Сестра и Руби Ли по-прежнему жили то дома, то вне дома. Большую часть времени они проводили в «Жженом сахаре», где ловили клиентов и одурманивали свои головы опиумом и алкоголем. Что до Кориссы, то Кайен надеялась, что она найдет себе хорошего мужа. Однако шансов найти хорошего мужа среди «мужского полусвета» Култауна практически не было, особенно если принять во внимание то, как Корисса реагировала на мужчин — у нее делался нервный тик, а язык словно прилипал к гортани, — и, глядя на нее, одиннадцатилетнюю, нетрудно было представить, какая судьба ее ждет — в лучшем случае проституция, а в худшем — убогая жизнь старой девы. Но пока она хотя бы прибиралась в квартире и присматривала за угасающей на глазах Кайен, которая большую часть времени проводила в кресле-качалке и, казалось, мысленно созерцала тени тех, кто в прошлом проводил с ней ночи. А что до Сильвии, которая была любимицей Кайен — хотя и не была ее дочерью, — то ни о какой работе для нее и речи не было, а поэтому маленькому Лику и пришлось работать, чтобы приносить в дом хоть какие-нибудь деньги.