Новоорлеанский блюз

Отношения между Ликом и Сильвией вскоре вошли в определенное русло; они хотя и были не такими, «как у всех», однако вполне устраивали обоих.

К счастью для Сильвии, Джонни Фредерик не был одним из тех белых парней, которые считают квартиру любовницы своим вторым домом. Нет, Джонни, этот застенчивый маменькин сынок, по большей части наведывался в квартиру Сильвии лишь на часок (включая время на разговоры, а иногда на кофе-питие), а поэтому даже если он и вытаскивал Сильвию на танцы, чтобы показать приятелям, какой красоткой владеет, то не позже двух часов ночи уже освобождал ее от своего присутствия (а иногда даже раньше, если ей удавалось по-настоящему распалить его похоть). Временами случалось, что Джонни напивался до беспомощности и падал на ее кровать, лицом вниз, как утопленник на Миссисипи. Но можно предположить, что Сильвия знала несколько безотказных приемов, с помощью которых можно было не дать Джонни заснуть. Приласкать, потом ущипнуть, потом легонько подтолкнуть к двери — и после этих манипуляций он думал, что покидает ее по собственному желанию.

После его ухода Сильвия залезала в ванну Что это была за процедура! Она продолжалась не больше десяти минут, но была очень болезненной. Она обильно намыливала тело, а затем чуть ли не до крови скребла себя куском пемзы, предназначенным для обработки пяток и ступней. Иногда она так усердствовала, что на теле появлялась кровь; пусть лучше кровь, думала она, чем вонючее свидетельство недавнего контакта с Джонни! Сильвия торопливо одевалась — одевалась, чтобы выглядеть привлекательной в глазах брата (с которым не состояла в кровном родстве) — и около трех часов утра уже спешила в ночной клуб «У беззубого Сони».

В первые месяцы их любовных отношений Сильвия, войдя в клуб, направлялась к одному из столиков в глубине зала, подальше от оркестрового помоста, сидела там одна или с Соней, немного выпивала, только для того, чтобы помочь музыке Лика унести ее подальше от жизни в квартале Джонс. Как она любила слушать музыку своего возлюбленного! Звук его корнета был сродни их любви; такой же страстный и нежный, невинный и чувственный, счастливый и до слез трагичный — все это было в его звуке! И Сильвия сидела, время от времени поднося к губам стакан, сидела часа два, ожидая, когда Лик, закончив играть, подойдет к ее столику, и за эти два часа она вновь становилась собой (насколько это было возможно). Соня называл эти часы «временем зачернения», то есть временем, в которое она «зачерняла» собственное сознание под влиянием окружающей негритянской среды. Соня был горазд на подобные выдумки — недаром говорили, что язык у него хорошо подвешен.

Каждое утро примерно в половине шестого Лик и Сильвия уже лежали в постели и занимались любовью до тех пор, пока жаркое полуденное солнце не превращало их комнату в печку и не заставляло мечтать о свежем воздухе. Но о том, чтобы поспать, они и не думали. Сильвия прижималась к Лику, ее гибкое тело делалось податливым и безвольным, голова ее лежала у него на плече, и они предавались сладостным мечтаниям.

— Мы поедем в Чикаго, — говорил Лик. — Я наверняка заработаю денег, играя с Кингом Оливером или с каким-нибудь другим классным джазменом; мы купим клочок земли и заживем счастливой семьей.

— И сколько у нас будет детей?

— Как минимум четверо, — серьезно отвечал Лик. — И имена уже готовы: Якоб, Люси, Сестра и Руби Ли.

— И все они будут разноцветными.

Лик смеялся.

— И все они будут неграми.

— Ну а что будет со мной, Фортис? Что будет, если окружающие будут считать меня белой леди?

— Белой леди? Да когда люди увидят тебя с таким иссиня-черным негром, как я, да еще и с черным выводком в придачу, у них наверняка не возникнет сомнения в том, что ты такая же негритянка, как все мы. Проще простого!

Такая уверенность Лика успокаивала Сильвию.

Однажды, а было это в середине 1921 года, Лик проснулся, услышав пение Сильвии в ванной. Звук ее голоса мгновенно согнал с него сон, и он сразу ощутил себя наяву — такое часто бывает со стариками, дремлющими в качалках. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и не меньше двух часов молча, как прихожанин проповедь, слушал ее пение. Даже выйдя из ванной, Сильвия продолжала петь. Она пела, когда умащивала свое тело душистыми притираниями; пела, пока расхаживала по комнате, накинув на себя одну из мешковатых рубашек Лика, потому что, как она говорила, ей нравилось, как они пахнут. А Лик лежал с полузакрытыми глазами, притворяясь спящим и слушая ее голос, такой сильный и спокойный, мягкий и чувственный. Он вслушивался в ее пение и чувствовал как восходящее солнце согревает его тело от кончиков пальцев ног до низа живота. Внезапно Сильвия умолкла, а когда Лик открыл глаза, то увидел ее, стоящую у его постели с таким выражением лица, что сразу захотел ее.

— Сильвия, — медленно, стараясь совладать с собой, произнес он. — Ты должна петь с моим оркестром.

Сильвия улыбнулась и задумчиво покачала головой из стороны в сторону, как бы неверя в реальность его предложения, потом вдруг спросила: