Новоорлеанский блюз

И Сильвия поняла, почему она сумела избежать побоев: потому что он совсем не любил ее, а не потому, что любил слишком сильно.

На следующий же день Лука Ди Наполи забрал Сильвию из школы. Он не сказал ей ничего о своих намерениях, но, когда она собрала свой школьный портфель, он, не отрывая глаз от газеты и не глядя на нее, сказал:

— Ты останешься дома и будешь обслуживать столики.

Она поняла, что это значит. Она поняла, что уже никогда больше не вернется в школу, и она оказалась права.

Сильвия после этого видела Долтона лишь однажды. Через два дня около семи часов вечера Долтон с покорным видом вошел в пиццерию вслед за своим низкорослым отцом. Правый глаз Долтона заплыл и выглядел словно большой черный пузырь; губа была рассечена, и при каждом шаге его лицо кривилось от боли. Мистер Хит выглядел строго и торжественно, в хорошо сидящем, отглаженном костюме и начищенных до блеска башмаках на толстой подошве. Ди Наполи с сигаретой в зубах появился из кухни и остановился перед мистером Хитом, выдыхая дым прямо ему в лицо.

— Что вам надо? — вызывающе спросил он. — Я никого из вас не приглашал в мой ресторан.

— Нам с вами надо поговорить, — спокойно ответил мистер Хит.

— Выйдем, — сказал Ди Наполи и, оглянувшись, посмотрел на Сильвию, стоявшую в дверях кухни; по ее лицу было видно, что сердце ее бьется в эту минуту словно ночной мотылек об освещенное оконное стекло. — А ты останься. Лучше займись уборкой, иначе тебе будет худо.

Выйдя на Дин-стрит, Ди Наполи скалой навис над маленьким ямайцем и повел плечами, словно петух, распускающий перья перед дракой. Но Хит оставался спокойным и хладнокровным.

— Ты хотел говорить, так валяй, — сказал Ди Наполи. Его грудь вздымалась и опускалась, как бочка на морских волнах.

— Никто, кроме меня, не может и пальцем тронуть моего сына.

— Да что ты? Да мне насрать на вас обоих. Вам нужна Сильвия? Так забирайте эту суку! Отдаю вам ее навсегда и с радостью.

— Ваша дочь…

— Моя дочь? Какая, к черту, моя дочь?! Затраханная незаконнорожденная черномазая.

Лицо Ди Наполи было таким красным, что от него, казалось, можно было прикуривать. Мистер Хит, напротив, был спокоен, как танк, хотя, если приглядеться повнимательнее, можно было заметить, что его нижняя губа слегка подрагивает. Наступила короткая пауза.

— Она ваша дочь, — сказал мистер Хит как бы между прочим. — Вы не отец, это правда. Но это уже другая история.

— Ты намеревался говорить со мной, так говори.

— А я уже все сказал. Никто, кроме меня, не может и пальцем тронуть моего сына. — Хит приподнялся на цыпочки и, вперив взгляд в мощную челюсть Ди Наполи, повторил: — Никто.

Сильвия, прильнув к витрине пиццерии, пристально смотрела на Долтона, а Долтон смотрел на нее. Его обычно гордо расправленные плечи сейчас были опущены; обезображенное побоями лицо выглядело до странности искаженным — или это просто игра света и блики от витринного стекла? Чем дольше Сильвия смотрела на него, тем более далеким и чужим он ей казался; так продолжалось до тех пор, пока она не стала воспринимать его как какое-то призрачное отражение на витринном стекле. А потом это отражение исчезло, и Сильвия уже не видела в стекле никого, кроме себя. Она подняла руку и коснулась пальцами лица; ее отражение сделало то же самое. Когда кончики ее пальцев касались холодной щеки, она не была уверена, что трогает себя, а не свое отражение. Она попыталась рассмотреть улицу, но не смогла. Она только видела, что Долтона там уже не было.

Ди Наполи ворвался в пиццерию, криво усмехаясь и бормоча на ходу «Затраханные черномазые», словно эти слова могли придать ему уверенности. Кое-кто из постоянных посетителей смеялся, встречаясь с ним взглядом. Другие, набив рты едой, опускали глаза. Сильвия пристально смотрела на отражение своего отца, чудовищно искаженное в витринном стекле — словно это была гротескная карикатура, нарисованная художником с Лестер-сквер, — она повернулась и в оцепенении, будто только что узнав о невосполнимой утрате, пошла к двери, ведущей наверх, в квартиру, где жила семья.

Лука Ди Наполи рванулся было за ней, но жена остановила его, схватив за руку.

— Оставь ее, отец. Оставь ее.

На рассвете Сильвия ушла из дому. В руках у нее был только маленький чемоданчик, да еще неподъемная тяжесть давила на сердце. Ей потребовалась всего одна неделя на то, чтобы из невинной школьницы превратиться в проститутку. Но время идет, и спутанная веревка с узлами и петлями сама вдруг распутывается и выпрямляется. Сильвия решила, что она рождена быть проституткой. Кто, собственно, она такая: ошибка, незаконный плод любви и вожделения, выросшая без веры, без надежды хоть как-то освободиться от своего прошлого; обреченная судьбой жить в чужом теле. Ну чем не проститутка?