Новоорлеанский блюз

Они представляли собой потешную компанию, какую не часто увидишь на улицах города! Черный Бенни с лицом, застывшем в постоянной улыбке, шествовал впереди, покачивая плечами и четко печатая шаг своими громадными, как стволы деревьев, ногами. За ним шли Ковшик и Лик: Ковшик в своем комичном одеянии был похож на ряженого, а в Лике любой без труда признал бы деревенщину, несмотря на висевший у него через плечо потертый футляр с корнетом. Замыкал шествие молчаливый Айк: он шел с опущенной головой, будто искал в дорожной пыли что-то, потерянное им накануне. Некоторые прохожие останавливались и показывали пальцами на эту необычную компанию, не в силах удержаться от смеха. Но Лик не замечал этого, поскольку шедший рядом Ковшик, не умолкая ни на минуту, говорил, говорил и говорил — о своей матери, о музыке, о сторивилльских типах, попадавшихся им на пути, — сопровождая свои рассказы весьма специфическими звуками. Не реже чем через каждые десять шагов Ковшик либо громко выпускал газы, либо смачно рыгал, а после этого произносил что-нибудь вроде: «Ох, как полегчало!» или «Не копи в себе заразу, выпускай наружу газы!» и смеялся так громко и так заразительно, что и Лик не мог удержаться от смеха.

Вскоре они остановились возле стильного здания, в котором размещался танцевальный зал, а на фасаде красовалась вывеска «Кабаре мисс Коэл». Внутри заведения была в основном белая публика — мужчины в костюмах-тройках, при карманных часах и в изящных шляпах и женщины с фарфоровыми лицами и ярко-красными накрашенными губами, — и, едва переступив порог вестибюля, Лик сразу же ощутил неловкость и скованность. Зато Ковшик не чувствовал ни малейшего смущения; пройдя через вестибюль, как у себя дома, он вошел в танцевальный зал. Черный Бенни и молчаливый Айк шагали ним; позади всех робко и нерешительно шел Лик.

После яркого света на улице глаза Лика несколько секунд привыкали к тусклому внутреннему освещению. Оглядевшись, он буквально застыл на месте, пораженный красотой отделки помещения и роскошью интерьера. Танцевальный зал был просторным, с высоким потолком, и был так же не похож на привычные Лику култаунские заведения подобного рода, как мел на сыр. Стены были задрапированы розовой с блестками материей, напоминающей попоны королевских коней. На каждом столе стоял витиеватой формы фарфоровый подсвечник с зажженными свечами. Поднятый на два фута над полом и ровный словно лед катка оркестровый помост был настолько большим, что на нем без труда мог бы уместиться не только сам оркестр, но еще и домочадцы и друзья музыкантов. Глядя на все это великолепие. Лик с трудом верил своим глазам. Танцевальный зал больше походил на церковь, и у Лика в голове не укладывалось, что кто-то может осмелиться вести в этих стенах какие-то разговоры, не говоря уже о том, чтобы выделывать танцевальные па в обнимку с девушкой.

За столиком, стоявшим рядом с оркестровым помостом, сидели четверо мужчин разного возраста и разной степени темнокожести, одетые так красиво и опрятно, как, наверное, одеваются лишь королевские особы. Ковшик, подведя Лика к столику, представил его мужчинам; те приветствовали Ковшика с таким радушием, словно он был им ровня.

— О, Калитка! Где же ты был, малыш? — перебивая друг друга, кричали мужчины. — Что стряслось, большеротый?

Один из двух более молодых мужчин был Матт Керей, худощавый негр, в то время первый корнет Кида Ори, а второй — Джонни Доддс[52], кларнетист-виртуоз, игравший с оркестром самого Папы Селестина Таксидо[53]. Но взгляд Лика был прикован к двум другим сидевшим за столиком музыкантам более солидного возраста: к крупному почти черному негру, который был не кем иным, как самим Кингом Оливером[54], и смуглому человеку с тонкими чертами лица, прямыми волосами и пронзительными глазами. Это был сам Кид Ори.

— Так вот, друзья! — произнес Ковшик. — Это мой лучший друг, Лик Холден из Монмартра. Он классно играет на трубе. Так я говорю?

Ковшик повернулся к «своему лучшему другу», взглядом требуя подтвердить его слова, но язык бедного Лика накрепко прилип к гортани. Эти люди, сидевшие сейчас за столиком, были идолами, на которых готовы были молиться все, жившие в устье реки Миссисипи, а Лик был в собственных глазах комаром, случайно севшим на макушку великого музыканта, откуда ему не терпелось улететь и как можно скорее.

— Что-то он не больно разговорчивый, твой друг, — произнес Кинг Оливер. В его твердом голосе слышался металл, а выражение лица было строгим, как у разгневанной матери.

— Он друг Фейта Мэрейбла, — вставил слово Ковшик, а Лик, который все еще не опомнился и не пришел в себя, больше всего на свете желал сейчас провалиться сквозь землю.

— Это правда? — спросил Кид, впервые вступивший в разговор. Он удивленно поднял брови, и едва заметная усмешка мелькнула в уголках его рта. — Ну и как себя чувствует мистер Мэрейбл?

— Нормально, сэр, — прошептал Лик; горло у него пересохло, словно он целый день находился в пустыне.

— А что мы можем сделать для вас, мистер Лик Холден?

— Мистер Мэрейбл, сэр… — начал Лик.