Луганск сейчас – вероятно, единственное место на Донбассе, куда ракеты противника долетают крайне редко.
Сделан концерт был искренно, с чувством меры, с хорошим художественным вкусом.
Однако невозможно было заретушировать ту тяжесть и боль, которую переживали люди, сидевшие в зале вокруг столиков перед сценой. Она глядела из их глаз, и спрятать её было некуда – только, соединившись с ними, попытаться её разогнать.
К счастью, это и удалось всем вместе выступавшим на сцене. Исполнялись любимые лирические песни, берущие за душу народные, казачьи песни и пляски, человеческая бардовская эстрада.
И постепенно глаза мужчин и женщин в зале, военных и гражданских, теплели. На лицах появлялись искренние улыбки.
Но всё же апофеозом этой сердечной встречи стал последний «номер», когда на сцену вышли все артисты и ведущие – Александр Маршал, Денис Майданов, Юта, Александр Добронравов, Анита Цой, Валерия Ланская и многие-многие и, конечно, неподражаемый Иван Охлобыстин, который громко закричал: "Верещагин, не заводи баркас!" И все, кто был на сцене и в зале, запели вместе до боли знакомую песню из советского фильма "Белое солнце пустыни" – "Ваше благородие госпожа удача"…
Вот это было мощно! И уже, не смущаясь, пошли на сцену зрители после концерта фотографироваться на память с людьми, с которыми они встретились в Луганске и с которыми они были весь этот вечер вместе.
Плач замоскворецкого жителя
Замоскворечье – моё…
Мой мир. Мой дом.
Как дар, как милость,
как нежданно-негаданную благодать я чувствую жизнь старой заречной Москвы.
О, только продлилось бы это длящееся мгновенье…ещё…ещё…
Полянка… Якиманка…Ордынка…
Казачий…Черниговский…Иверский…
Симфония Замоскворечья, его улиц и переулков.
Старого, теплого.
В давние временя утопавшего в садах.
В недавние – напоённого ароматом деревьев, цветов и трав.
А в нынешние – постепенно исчезающего в денежной пасти новой «золотой орды».
Вот еще кусочек исчез, вот еще один сгорел…
Слизывают огненные, жадные языки уцелевшую прадедовскую красоту.
Крохотные островки памяти,
как крохи, брошенные нищим на паперти, ещё дышат, ещё живут…
И невольно беззвучно творишь свою молитву:
Господи, не дай разрушить, убереги, защити и спаси…
Да не оскудеют духовные ключи, бьющие из глубины веков.
Да не исчезнет источник любви и света, питающий их.
Я снова в Москве.
Я стою на Большой Полянке около своего дома.
Вдали – очертания Кремля.
Вблизи – ожившие церкви семнадцатого века: Святителя Григория Неокесарийского в Дебрицах и Успения Божией Матери в Казачьей слободе.
Одна – праздничная, изразцовая, как терем.
Другая – светлая, устремлённая вверх, как свеча.
И дрожит московский воздух от звона их колоколов.
Дома… я – дома… Всем своим существом чувствую я притяжение Замоскворецкой Земли.
Исчезло пространство, разделявшее нас.
Мы снова вместе —
Замоскворечье и я.
Мы разные, но мы – едины
Долго мне не хотелось касаться этой темы. Темы нашей индивидуальной разности и совершенно необходимого единства в данный решающий для страны момент.
Но вот прочитала я стихотворения Николая Туроверова (31 марта 1899, станица Старочеркасская, Российская империя – 23 сентября 1972, Париж, Франция), русского поэта, донского казака, белого офицера, человека, непримиримо боровшегося с Красной Армией, и не смогла промолчать.
Как и другие тысячи русских из армии Врангеля на одном из последних пароходов, уходивших в 1920 году из Крыма, Николай Туроверов покинул Родину. Излишне пересказывать, как он не принимал новую революционную власть. Однако смог же этот "ярый борец с большевизмом" в 1944 году во Франции написать стихотворение «Товарищ» и обратиться в нём к своему прошлому врагу: