Новосёлы

— А-а-а! — закричал и я. Сразу набежало полный рот крови: чуть язык не откусил!

Прижгла мама Марине царапины, хотела и мне в рот йоду налить.

Но я не дался.

— Бросай быстрее эту гадость в тазик! — сказала мама.

Папа сделал хитрее: зажал передние лапки кошки в левой руке, а задние — в правой. И — плюх Мурку с головой в жёлтую бурду! И — плюх второй раз! И-и-и…

Третий раз не успел. «Вя-а-ау!» — задергалась у него в руках кошка и цап зубами за палец!

— По носу ей! Щелчка! — запрыгал папа около тазика.

Я щёлк, щёлк Мурку по носу. А она только: «У-умр!» — и жрёт папу, не перестаёт.

— Водой её! Душем!.. — Папа выставил руки с кошкой над ванной.

И тут как сыпанёт сверху на них кипяток, как заклубится пар!

— Ой, не ту повернула! — испугалась мама.

— У тебя всегда не то! — кричит на маму папа, а мокрые волосы залепили ему лицо, глаза.

— А-а, пропади ты пропадом! — шваркнул он Мурку в ванну, схватился за укушенное место и побежал.

Кошка выскользнула из ванны и — за ним.

— Иван, здесь йод, ты куда? — мама кричит. — Ой, спасайся, она, наверно, взбесилась!

Мы выбежали вслед за кошкой в прихожую, оттуда — в общую комнату, потом в кабинет-спальню, опять назад. Кошка ни на кого не бросалась, бегала кругами по комнате, вертелась волчком, хватая зубами за свой коротенький хвост, кувыркалась через голову: «Мя-ау!» И ещё через голову, и ещё! И снова волчком, а с неё брызги во все стороны, комки горчичного теста!

Трах с разбегу в зеркальный шкаф! Думала, окно! Подхватилась — и на диван, с дивана — на стол, со стола — на портьеру окна, по ней на самую верхушку, на деревянную рейку. «У-у-ай! Умр-р-ру-у!!» — визжит диким голосом.

Мы потрясли портьеру, чтоб согнать оттуда. Подошёл папа, дёрнул сильнее.

Рейка-карниз рухнула на пол. Взметнулось облачко пыли, из стены вырвались вместе с карнизом шпунты, куски штукатурки.

— Что ты наделал! — схватилась мама за голову. — Ремонт придётся делать…

И тут в коридоре послышался звонок. Папа пошёл открывать, дуя на свой палец. А я гонялся за Муркой — не наделала бы больше вреда!

— Берите, берите! — слышен из коридора голос Жени Гаркавого. — Это я во всём виноват: купил кота в мешке.

Папин голос:

— Нет, нет, нет! Я себя больше виню. Не надо было потакать его капризам.

Кошка юркнула в коридор, за ней — я и мама.

Мурка, как слепая, стукнулась о ноги папы и Жени, выбежала на лестничную площадку. По ступенькам катилось клубком: «Меу! Меу! Ме-е-у-у!!!»

— Ну и хорошо, что удрала! — вздохнул папа с облегчением. — Ну и хорошо! — ещё глубже вздохнул он. И ушёл на кухню забинтовывать палец.

Я показал Жене-большому язык. Женя показал язык мне и сунул в карманчик рубахи деньги. В мой карманчик, а не в свой.

— Будь здоров! — и показал мне «нос».

— Будь… — растерянно пробормотал я.

Женя стукнул дверью.

И случилось так, что я совсем забыл об этой десятке.

Несколько дней носил в кармане рубашки червонец. Целое богатство! Вместо того чтоб вернуть деньги Гаркавому или отдать сразу папе…

Дядя Левон трубит сбор

И ещё о воскресенье. Никак не кончается этот день!

На понедельник нам ничего не задали читать, а только писать и решать задачки. Марину уложили после обеда спать, а я сел делать уроки. И только сосредоточился, как Марина приоткрыла бабушкину комнату и громко спросила:

— А во рту родинки бывают?

Я сразу посадил кляксу, а мама затопала на Марину ногами, и та исчезла.

Мне надо было всё решить и написать поскорее. И я писал, писал, писал… Буквы выскакивали из-под пера кособокие и словно танцевали.

Мама сморщилась от моей писанины, как от лимона.

— Что с ним делать!.. — плаксиво, как маленькая, проговорила она. — У меня уже сил нет с ним заниматься…

— И в школе стал невнимательным, — добавила бабушка. Она вязала носок, но на вязанье совсем не смотрела, пальцы сами знали, что делали. — Учительница, Мария Сергеевна, жаловалась… Что с тобой происходит, Женик?

— Ничего не происходит, — буркнул я.

А папа как будто смотрел в газету, но ничего там не читал.

— Если грязно написал — пусть перепишет. И не один раз, а три! Иначе мы никогда у него не воспитаем терпения и усидчивости.

Мама на это заметила:

— У меня нервы не железные — стоять над ним! И усидчивости так не воспитаешь… Только отвращение к учёбе. Он и близко подходить к тетрадям будет бояться.

Что ответил папа — а он, конечно, не промолчал, — я не слышал, так как выбежал из квартиры. Меня уже давно ожидали ребята — идти к дяде Левону.

Спустился на третий этаж, к дверям профессора Дервоеда, — пыхтит навстречу Жора.

— Быстрее!.. — выдохнул он. — А то без тебя хотели идти!

Я уже знал, где квартира Левона Ивановича. В не нашем подъезде на втором этаже. Только ещё ни разу мы к нему не заходили.

У подъезда топчутся Вася, Серёжа и Павлуша с Генкой. Все держат над головой правые руки. Задрали и мы с Жорой, и все двинулись в подъезд.

На дверях дяди Левона прибита цифра «28». Жора присел, обхватил сзади за ноги Генку (он самый лёгкий) и — э-эп! — поднял к звонку.

Генка нажал кнопку.

И дверь сразу отворилась. На пороге — Левон Иванович. Одет по-домашнему — в широченных пижамных штанах и майке. Улыбается: