Новость

— Вы все хорошо подметили, — говорит Бруно. — Только вот Ваурих, он не заметил ничего. Он вышел из дома лишь утром, покачиваясь при каждом шаге, засунув большие пальцы рук под подтяжки. Майское деревце стояло на месте. Все в мире было в порядке. Благодаря обычаям предков.

На этот раз мы смеемся тихо. И в награду получаем право задать еще вопрос:

— Скажи-ка, Бруно, а ты-то откуда знаешь все подробности?

— Я? — Бруно покачивается взад-вперед и засовывает руки в карманы куртки. — Я около одиннадцати возвращался со стекольного завода, из вечерней смены. И стоял здесь, в кустах.

— Просто так стоял?

Бруно берется пальцами за сухую веточку. Она с хрустом ломается.

— Просто так стоял, — говорит он.

Перевод П. Чеботарева.

Завещание

1

Домко стоит у окна и ждет наступления темноты. Долгие дни в июле. Долгие и пыльные, как ржаная солома. Долгие дни, нескончаемые. Давно уж за сосновым бором скрылся красный диск солнца. Но не спешат на землю сумерки, нетороплива их черепашья поступь. Медленно, словно нехотя, тускнеют на полях краски. Проходит целых полчаса, прежде чем светло-зеленый цвет раннего картофеля сливается с темно-зеленым позднего. Но все еще можно различить отдельные предметы. Например, плужные борозды на пашне или стремительных полевок. Что же, совсем не будет сегодня ночи?

В жгучем нетерпении Домко меряет шагами комнату. Его точно кто подхлестывает. Нервный зуд охватывает тело, бешено колотится сердце. Он похож на двенадцатилетнего мальчика, который сидит в полутемном кинозале и ждет не дождется, когда наконец погаснет свет. Домко вовсе не в кинозале. Ему уже стукнуло тридцать, а мужчине такого возраста пора бы вроде и научиться сдерживать свои чувства. Ну разве не может он спокойно подождать, пока стемнеет?

Домко не может. Домко шагает от стола к окну, от окна к столу. Он мог бы пройти через сени во двор. Но не делает этого. Нет уж там для него работы. И как ни майся Домко, а придется дождаться ему ночи здесь, в комнате. И только потом, под покровом ее ночной прохлады, выйдет он из дому и пойдет по деревне. На столе лежит букет цветов. Темно-зеленые стебли тростника, сочные и длинные, словно руки крепкого, набравшего силу юноши. Из-под острых, будто лезвие бритвы, листьев тянутся к свету бледно-красные бутоны. Чудно́! — думает Домко, трава речная, а тоже, видишь, сила в ней! Есть надежда, что эти пять стеблей дадут женщине почувствовать, как он ради нее старался. Еще час назад стояли они в озерном тростнике. Чтобы срезать их, Домко пришлось продираться несколько метров по илу. Потом новая трудность — незаметно пронести их в дом. К счастью, он не забыл еще тайных тропок, по которым пробирался в детстве. Никто не видел его во время этой вылазки, хоть и высоко стояло солнце в небе.

Теперь Домко ждет прихода ночи. Он не доверится тропкам еще раз. В сумерки деревня полна жизни. Вряд ли кто сидит сейчас в своих четырех стенах. Всякий занят каким-нибудь делом — кто во дворе, кто в дороге. Собаки и те не дали бы ему сейчас спокойно пройти по улице, попадись он им на глаза с цветами. А потом и молодежь, сидя в корчме за воскресной бутылкой вина, не упустит случая поднять его на смех.

Нет, вы видали вчера? Домко — с цветастым веником под мышкой! И по улице, по улице — как павлин! Ог-го-го-го!

Так срамиться Домко не желает. Вот почему он ждет, пока стемнеет. А не потому, что у него есть иная какая причина. Нет. Ко вдове Хубайн он готов идти в любое время суток. В любое! И в полуденный даже час, когда бойкие на слово бабы тучными стайками возвращаются с полей. Он давно знает, что они дружно начнут плеваться, оброни только кто-нибудь имя вдовы Хубайн. Но ему на это чихать. Зато если о вдове заходит речь промеж мужиков, разве не мурлычут они блаженными кошачьими голосами?! О, еще как мурлычут! И хоть тракторист Хубайн лежит в земле всего лишь семь месяцев, дела это никак не меняет. Ведь нуждается же такая молодая ядреная бабонька порой в утешении? И как можно траур блюсти, если страстная кровь горячит тебе вены?

Любовь продырявила сердце Домко. Ситом оно стало. Черные бабьи речи проскакивают, а завистливые словечки мужской половины деревни застревают. Это подстегивает его, и он при ясном солнышке и в самое людное для деревни время, отбросив в сторону все страхи свои, собирается ко вдове Хубайн.

С пустыми руками прийти нельзя — сегодня у нее как-никак день рождения. И Домко принимается заворачивать цветы в газетную бумагу. Аккуратно придавливает и скручивает сверток. Так хочется, чтобы сверток походил на упакованный охотничий сапог, который он как бы в починку понесет. Увы! Как ни старается Домко, все равно выходит, что в бумаге у него — букет цветов. Нет, так на улице показываться нельзя. Когда же наступит ночь!

2