Новость

Построили меня после первой мировой войны. Наскоро проверили на чистоту звучания и отправили на склад. Но уже через неделю я испытал первый удар судьбы. Под покровом темноты на склад проникли воры. Об этом, однако, каким-то образом проведала полиция. Подоспела она как раз в ту минуту, когда преступники собрались столкнуть меня с мостовой на проезжую часть дороги, застав их, что называется, in flagranti[3]; следуя зову служебного долга, стражи закона кинулись вслед за пустившимися наутек ворами и в мгновение ока исчезли из поля моего зрения. Я же стоял один как перст у стены под водосточной трубой. Сверху на меня свалился кусок черепицы, и я получил первые в своей жизни шрамы. Не успев как следует оправиться от испуга, я тем не менее заметил, что стал предметом пристального внимания двух мужчин. Один вожделенно ощупывал мою поверхность пальцами; это был худой, как смерть, парень с судорожно дергающимся кадыком; справедливости ради скажу, что осколки черепицы смахнул с меня именно он. Второй резво выскочил из кабины подъехавшего грузовика; помнится, на нем был жилет, а на животе болталась цепочка карманных часов. Между ними и состоялся такой вот примерно диалог.

М у ж ч и н а. Похоже, рояль. Интересно, чей?

П а р е н ь. Что, купить хотите?

М у ж ч и н а. Посмотрим.

П а р е н ь. На что?

М у ж ч и н а. А на то, во сколько его оценят.

Парень незамедлительно назвал умопомрачительную сумму.

Мужчина мгновенно вытащил бумажник и столь же быстро расплатился.

Потом позвал своих людей, которые не без его ревностного участия и погрузили меня с грязной мостовой на машину.

Так попал я к первому своему владельцу, который, как оказалось, был адвокатом. На следующее утро он, захлебываясь от восторга, представил меня своим домочадцам как вещь, счастливо приобретенную по случаю. Стоила она ему всего-то трех буханок хлеба! Как же использовал он миллиарды, что получал от спекулянтов как правовой защитник их интересов?

Домочадцы осмотрели меня с унизительным для моего достоинства безразличием. Несколько лет, не издав ни единого звука, простоял я в нуворишской гостиной своего хозяина и вдосталь наслушался всяческих юридических вывертов, которыми адвокат пичкал своих клиентов. Музыка его адвокатской душе была совершенно чужда, смыслил он в ней не больше своей овчарки: оба давали стрекача, едва завидев, что ко мне направляется убеленная девственными сединами тетушка хозяина, постоянно проживавшая в доме в качестве полноправного члена семейства. Между тем и юный отпрыск дома достиг того возраста, когда даже бледные, точно из теста вылепленные мальчики пробуждают в своих отцах педагогическое честолюбие. Девствующую родственницу возвели в ранг музыкальной наставницы. Она потуже затянула корсет, доверху зашнуровала блузку и три раза в неделю стала проводить в гостиной уроки музыки. Адвокат в то время был занят хлопотами по расторжению третьего своего брака. Хлопоты были успешными, во всяком случае, дома иначе как в светлое время суток он не появлялся. Мальчик садился рядом с девствующей наставницей на специально для музыкальных занятий приобретенную скамеечку и начинал упражняться. Это были воистину мученические потуги. Мало того, что ему, видимо, еще в колыбели медведь на ухо наступил, — он напрочь был лишен способности сосредоточиваться. Вскоре мне стало совершенно ясно: никогда не постичь ему смысла расположения моих черных клавишей, никогда не познать ему того безграничного музыкального многообразия, тайна рождения которого заложена в моей хитроумной механике и строгой последовательности октав. Тетушка, однако, не отчаивалась. Стремясь воодушевить своего воспитанника, она, не теряя темпа, с большим чувством исполняла для него «Неунывающего мытаря». Но и это не приносило желаемых плодов: мальчик то разглядывал паркет под ногами, то вытирал беспрестанно потевшие ладони об узенькие штанины своего матросского костюмчика. Наконец наставница сообразила, что без помощи родителя тут не обойтись. Тот поначалу не придал ее жалобе никакого значения. Стоило ей, однако, намекнуть, что столь специфическое проявление романтического упрямства роковым образом может отразиться на ученой карьере будущего академика, как он предоставил ей все начальственные полномочия. Теперь, когда у нее были развязаны руки, она для поправления музыкального слуха своего ученика все чаще стала прибегать к затрещинам, отдававшимся во мне глухим тягучим эхом. Наконец, не видя проку от затрещин, она взялась за указку и на новый, оригинальный манер стала использовать скамеечку. Во время экзекуций, которые наказуемая сторона воспринимала с такой же страстью, с какой наказывающая оные производила, моя клавиатура оставалась открытой. Девствующая наставница барабанила на ней «Неунывающего мытаря» так пылко, словно это был бравурный военный марш. И вот как-то ночью мальчик тайком прокрался в гостиную, открыл крышку и принялся насиловать мою клавиатуру своими потными пальцами.