Новые и новейшие письма счастья (сборник)

О нулевые, сырьевые,

Качальные и буровые,

Где настроения погромные

И соглашения газпромные.

Глазенки выцветшие цепки.

Протесты западные робки.

Горят надвинутые кепки.

Дымят безвыходные пробки.

О нулевые, групповые,

Бездельные и деловые,

Где джамааты современные

И демократы суверенные!

Прогнозы завтрашние кислы.

Загляды в завтра – страшноваты.

Зияют вымершие смыслы.

Бренчат присвоенные даты.

О нулевые, тыловые,

Бессильные и силовые,

Халявные, недодержавные,

Бесправные и православные!

Где правда стала хуже бреда.

Где ничего не значит слово.

Где есть у всех одна победа

И, в общем, ничего другого.

Где с видом грозного занудства

Сосут пустеющее вымя,

И все клянутся, все клянутся

Сороковыми, роковыми.

Где в маске грозного юродства

Задолизатель и прогибщик

Всех непрогнувшихся берется

Судить от имени погибших.

Гуляет экспортная Раша,

Взлетает красная ракета —

Хотя война была не ваша,

Да и страна была не эта.

О нулевые, чуть живые,

Бесполые и половые,

Затраханные, бестолковые,

Малаховые, михалковые.

А это я на полустанке

Играю на своей шарманке.

Кругом стоят остатки нации

И мне бросают ассигнации.

Да, это я, ничем не лучший,

С шарманкой, виснущей на вые,

И радуюсь, что выпал случай

Пожить в минуты роковые.

Как это вышло, как совпало —

Тоска, трясина, тлен и глина,

Где все пристойное пропало,

А непристойное прогнило!

О, нулевые, грабовые,

Безмолвные и хоровые.

И ни войны, и ни России.

А мы такие никакие!

Распадское

После взрыва в шахте адской, взбудоражившего Русь (и не зря она Распадской называется, боюсь), после митингов с ОМОНом, что вовсю теснит народ, и с Тулеевым Аманом, что совсем наоборот, – часть российского народа (кто – терпя, а кто – руля) ждет семнадцатого года, что-то типа февраля. Все боятся, что воскреснет наше местное сумо: где-то лопнет, где-то треснет – и покатится само. Гнев народный сдвинет горы, ибо все давно не то: там поднимутся шахтеры, там – водители авто, и критическая масса, сбросив морок нефтяной, против правящего класса встанет гордою стеной: обездолены, разуты – против наглого ворья… Кто боится русской смуты, кто приветствует ея. Утешаться больше нечем-с, перекрыты все пути… «Междуреченск, Междуреченск!» – раздается по Сети. Тут не кучка несогласных, разгоняемых в момент, – тут накал страстей опасных, пролетарский элемент! Схваток комнатных раскаты, скорбный плач, злорадный смех и бессмертные цитаты несостарившихся «Вех»: патриоты белой масти призывают в сотый раз поклониться парной власти, что хранит от бунта нас. «Горе вам, хотящим бунта! Это будет “Рагнарек”!» – надрываются, как будто бунт и вправду недалек.

Я намерен вас утешить и толкнуть простую речь. Никого не будут вешать, ничего не будут жечь. Не очистит небосвода благотворная гроза: ни семнадцатого года, ни последовавших за. Мелковато, гниловато – а в семнадцатом году было что поджечь, ребята, чтоб горело, как в аду! Все покуда было цело – и столица, и село… Но сперва перегорело, а потом перегнило. Помутнела наша призма, недоступная лучу…

«Вы хотите катаклизма?» – спросит кто-то. Не хочу. Я бы, может, и не против – тухло жить, теснится грудь, – но, Отчизну заболотив, поджигать ее забудь. Не вернуться прежней силе ни на четверть, ни на треть. Все давно перегноили. Стало нечему гореть. Не развеять нашу дрему. Мы на новом рубеже, ибо смерть грозит живому. Нам не страшно. Мы – уже. Звуки ленинского лая вспоминает большинство: «Вот стена. Она гнилая». Да! Но гниль – прочней всего.