Новые и старые войны. Организованное насилие в глобальную эпоху

В то же время снизу монополию на организованное насилие разъедает приватизация. Более того, есть основания полагать, что новые войны — это часть процесса, который в большей или меньшей степени является инверсией того эволюционного движения, которое осуществили новоевропейские государства. Как я утверждаю во второй главе, восход новоевропейского государства был теснейшим образом связан с войной. Для того чтобы вести войны, правителям понадобилось увеличить налогообложение и денежные займы, ликвидировать «утечки» вследствие преступлений, коррупции и неэффективности, создать регулярные вооруженные силы и полицию, упразднить частные армии, а также мобилизовать народную поддержку в целях привлечения финансовых и людских ресурсов. Поскольку война стала исключительной компетенцией государства, постольку рост разрушительного эффекта в войнах против других государств сопровождался параллельным ростом безопасности внутри стран. Именно так у слова «гражданский» появилось значение «внутренний». Это новоевропейское государство было воспроизведено также и в других местах. Новые войны случаются в ситуациях, когда из-за спада экономики, равно как по причине распространения преступности, коррупции и неэффективности, снижаются государственные доходы, когда в результате роста организованной преступности и появления военизированных формирований все больше приватизируется насилие и когда исчезает политическая легитимность. Так рушатся различия между внешним варварством и внутренними цивилизованными порядками (civility), между комбатантом как легитимным носителем оружия и нонкомбатантом, между солдатом или полицейским и преступником. Варварство межгосударственных войн, возможно, уже отошло в прошлое. Теперь это место занимает новый тип организованного насилия, более всеохватный и более долговременный, но все же, наверное, менее экстремальный.

Чтобы проиллюстрировать главные особенности новых войн, в третьей главе я привожу пример войны в Боснии и Герцеговине, в первую очередь потому, что на момент написания книги эта война была мне знакома лучше других. Многие характеристики войны в Боснии и Герцеговине напоминают войны в других местах. Но в некотором смысле эта война исключительна: в 1990-е годы она стала центром мирового и европейского внимания. Там было сконцентрировано больше ресурсов — правительственных и неправительственных,—чем на какой-либо другой новой войне до начала нынешних войн в Ираке и Афганистане. С одной стороны, это значит, что, как разбираемый случай, она обладает атипичными чертами. С другой стороны, это также значит, что она стала образцовым случаем, из которого в начавшийся после окончания холодной войны период были извлечены разные уроки,— тем примером, которым пользуются, чтобы поставить точку в разнобое принципиальных позиций, и в то же время лабораторией, в которой экспериментально отрабатывались разные методы управления новыми войнами.

Новые войны и войны более ранних времен могут быть противопоставлены с точки зрения их целей, методов ведения и того, как они финансируются. В противоположность геополитическим или идеологическим целям прежних войн цели новых лежат в области политики идентичности (identity politics). В четвертой главе я формулирую положение, согласно которому идеологические и/ или территориальные разногласия прежней эпохи в условиях глобализации все больше вытесняются возникающим политическим расхождением между тем, что я называю космополитизмом, базирующимся на инклюзивных, универсалистских, мультикультурных ценностях, и политикой пар-тикуляристских идентичностей . Этому расхождению можно дать объяснение с точки зрения нарастающего размежевания между теми, кто участвует в глобальных процессах, и теми, кто исключен из них, однако приравнивать его к этому делению не следует. И среди членов глобального класса имеются представители транснациональных сетей, базирующихся на эксклюзивистской идентичности, в то время как на локальном уровне есть много мужественных личностей, отвергающих политику партикуляризма.

Под политикой идентичности я понимаю притязание на власть на основе партикулярной идентичности — будь то национальной, клановой, религиозной или языковой. В определенном смысле все войны несут в себе столкновение идентичностей — англичане против французов, коммунисты против демократов. Однако суть моей мысли в том, что эти идентичности прежних времен связывались либо c понятием государственного интереса, либо с некоторым проектом прогрессивного толка — скажем, идеями о том, как должно быть организовано общество. Например, европейский национализм XIX века или постколониальный национализм преподносили себя в качестве освободительных проектов национального строительства.