Новые и старые войны. Организованное насилие в глобальную эпоху

В текущих событиях оптимизм внушает устаревание нововременной войны. Возможно, что война, какой мы ее знали последние два столетия, уже стала, подобно рабству, анахронизмом. Возможно, что национальные армии, военно-морской флот и военно-воздушные силы не более чем ритуальные рудименты уходящего национального государства. «Вечный мир», как он представлялся Иммануилу Канту, глобализация цивилизованных порядков и развитие космополитических форм управления — все это реальные возможности. Пессимистичный же взгляд состоит в том, что войну, подобно рабству, всегда можно переизобрести. Способность формальных политических институтов, прежде всего национальных государств, регулировать насилие подверглась эрозии, и мы вступили в эпоху долговременного низкоуровневого неформального насилия, эпоху постсовременной войны. В этой книге я высказала мнение, что корректны и та и другая точки зрения. Нельзя считать, что в человеческой природе заложено либо варварство, либо цивилизованность. Научимся ли мы справляться с новыми войнами и сможем ли изменить курс в сторону более оптимистичного будущего, в конечном счете зависит от наших собственных действий.

Послесловие

Предыдущие издания этой книги, наряду с другими предшествовавшими и последовавшими работами, в которых были изложены варианты моего центрального тезиса140, вызвали широкомасштабные дебаты о характере современного конфликта. В этой литературе использовался целый ряд других терминов — «войны среди людей» (wars among the people), «войны третьего рода» (wars of the third kind), «гибридные войны», «приватизированные войны», «постсовременные войны»,— однако закрепился и стал главной мишенью критиков, по-видимому, именно термин «новые».

В этом послесловии я разберу четыре главных критических выпада:

1) являются ли новые войны «новыми»;

2) являются ли новые войны «войнами»;

3) подтверждаются ли или опровергаются мои выводы существующими данными;

4) могут ли новые войны быть описаны как выходящие за пределы того, как понимала войну традиция Клаузевица.

Перед тем как я начну, имеет смысл сделать одно предупреждение. Одной из проблем у многих критиков является то, что они смешивают в одно разные варианты тезиса и критику некоего конкретного аспекта, содержащегося в некоем конкретном варианте, трактуют как критику всего тезиса в целом. Читая эту критическую литературу, я каждый раз снова и снова прихожу в недоумение, каким образом авторы выявили у меня те утверждения о новых войнах, которых я определенно никогда не делала. В число подобных утверждений входят: отождествление новых войн с гражданскими войнами; утверждение о том, что их ведут только негосударственные участники и что их единственный мотив — получение экономической выгоды; или утверждение, что они смертоноснее войн более раннего времени141. Отвечая критикам, я попробую не угодить в ту же ловушку.

«Новы» ли новые войны?

Самый распространенный тип критики тезиса о «новых войнах» указывает на то, что новые войны не новы. Высказывается мнение, что холодная война затуманила нашу способность анализировать «малые войны» или «войны низкой интенсивности», что многие характеристики новых войн, связанные со слабыми государствами, могут быть обнаружены в раннем Новом времени и что такие феномены, как бандитизм, массовые изнасилования, вынужденное перемещение населения или зверства в отношении гражданского населения, имеют долгую историю.

Могла ли я не согласиться с этими пунктами? Конечно, многие черты новых войн могут быть найдены в прежних войнах. Конечно, доминирующее положение конфликта между Западом и Востоком затмило собой другие типы конфликтов — что это так, я вообще-то говорила во второй главе. Однако есть одна важная причина, почему я, по крайней мере на данный момент, настаиваю на прилагательном «новые».

Многие критики тезиса о «новых войнах» упускают именно то, что они сами часто признают полезным, иначе говоря, следствия этого аргумента с точки зрения формирования политики. Описывая конфликты 1990-х годов в качестве «новых», я хотела изменить сам способ восприятия этих конфликтов лицами, принимающими политические решения и формирующими политический курс. В частности, я хотела подчеркнуть растущую неле-гитимность войны и необходимость появления того, что я назвала космополитическим ответом (cosmopolitan policy response) — ответом, который в центр любого международного вмешательства (политического, военного или экономического) ставит права личности и принцип верховенства права.