Новые идеи в философии. Сборник номер 2

6. Не следует, впрочем, считать этот эмпиризм слепым и неразумным. Теперь не найдется ни одного человека, который стал бы утверждать, что «идея» не играет никакой роли в науке и должна быть поэтому изгнана. В этом отношении классическая аргументация Клод Бернара имела решающее значение. Все концепции, даже наиболее непримиримые механистические концепции – и, может быть, именно наиболее непримиримые механистические концепции – утверждают, что дух играет необходимую роль в теоретической физике. Ведь последняя начинает всегда с предвосхищения опыта, с гипотезы. Механисты, в частности Больтцман, когда они критикуют энергетику, опираются не только на право, но и на необходимость делать гипотезы, иметь предвзятые идеи, чтобы подвергать их потом проверке опытом и вызывать таким образом открытия. Успехи науки непосредственно связаны с ролью идеи, с той долей, которую дух имеет, и не может не иметь, в опыте. Механистическая концепция, если взять ее в ее гипотетических элементах (например, в учении об атомистическом строении материи), есть лишь совокупность идей, необходимых для прогресса физико-химических наук. И Больтцману нетрудно доказать, что в так называемых им «математической феноменологии» (которая по содержанию своему соответствует приблизительно систематизации Дюгема) и «общей феноменологии»2(энергетике Маха или Оствальда) мы имеем постоянно обращение к гипотезе.

Но что, как мне кажется, особенно характеризует все развитие теоретической физики во второй половине XIX века, что окончательно устанавливает эмпирическое значение объективности физики – это то, что роль духа, хотя она и необходима, все же субъективна. Она нисколько не напоминает роли интуиции в картезианстве или роли категорий в кантианстве. Она не придает никакой точной формы, никакой частной особенности опыту. Опыт сам по себе независим, абсолютно независим от мысли. Законы духа царят в области произвольного. Они имеют силу для комбинации наших представлений, которая сама по себе не заключает ничего объективного и необходимого. Вопрос об истине или заблуждении поднимается лишь тогда, когда начинают сопоставлять или целиком всю эту комбинацию, или результаты ее с результатами опыта. Будет ли дело идти о теории произвольного у Дюгема, или формуле удобного у Пуанкаре, или об экономии мысли у Маха, или наконец, о гипотезе механистов – все эти теории могут быть отличными от того, что они суть, и все-таки превосходно согласоваться с законами духа. Если он будут признаны, то вовсе не в силу каких-нибудь соображений, касающихся рациональной или априорной необходимости. Решающее значение имеет здесь опыт. Эти теории могли бы даже – будь это возможным, – нарушать то, что мы считаем необходимыми законами духа; они могли бы не согласоваться с требованиями субъекта. И все-таки – по воззрениям всех современных физиков – это не было бы основанием для отвержения их. Основание, заставляющее принять или отвергнуть их, должно быть исключительно опытного порядка.

Таким образом законы, свойственные духу, могут иметь значение для логики или чистой математики; но они не имеют никакой принудительной силы для физики. Они не обосновывают ничего в области физики; один только опыт может сказать здесь свое решительное слово. Все современные физики в один голос утверждают, что по отношению к физико-химическим наукам единственным критерием правильности теории является опыт. Дух, конечно, тоже играет здесь известную роль. Он идет навстречу опыту и, следовательно, законам природы (переворачивая картезианское положение). Но эту роль он может играть различными способами, – лишь бы только он ее играл.

ГЛABA III

Релятивизм современной физики