Новые идеи в философии. Сборник номер 3

Самая оригинальная черта учения Авенариуса об интроекции состоит в том, что возникновение интроекционных суждений приурочивается у него к истолкованию чужих душевных переживаний и приводится в связь с попытками непроизвольного объяснения чужого опыта. Пока мы не выходим за пределы личного, индивидуального опыта, мы не находим в нашем собственном опыте – таково наиболее оригинальное утверждение Авенариуса – решительно никаких данных, которые оправдывали бы интроекцию. Только при взаимодействии собственного и чужого опыта, когда выступает на сцену кооперативное начало, только тогда может возникать интроекция.

Человеческая кооперация, наша совместная с другими людьми деятельность, покоится на предположении, что другие люди такие же существа, как и я. Это значит, что их движения, кроме видимого чисто механического значения, должны иметь еще амеханический смысл, т. е. что их видимым движениям должны соответствовать мысли и чувства, которые выражаются или «высказываются» внешним образом в движениях. Показания чужого опыта не всегда, однако, совпадают с тем, что я нахожу в собственном опыте. Два человека, из которых один имеет нормальное зрение, а другой страдает цветовой слепотой, будут описывать различным образом один и тот же предмет. Дерево, зеленое для нормального глаза, не имеет того же цвета для глаза, страдающего дальтонизмом. Подобные расхождения моего и чужого опыта побуждают меня сначала производить расщепление воспринимаемой вещи на два элемента: самую вещь и ее восприятие. Поскольку я руковожусь данными своего собственного индивидуального опыта, восприятие и воспринимаемая вещь образуют для меня, думает Авенариус, одно нераздельное целое. Восприятие помещается для меня там же, где и воспринимаемая вещь. Но так как данные чужого опыта не совпадают с показаниями моего собственного опыта, я мало-помалу приучаюсь отъединять восприятие от вещи. При этом восприятиям отводится место где-то внутри человека; они заполнят его внутренний мир, человек становится носителем, субъектом своего внутреннего мирa, а восприятия получают характеристику духовного, бестелесного, непосредственно данного и внутреннего бытия. Отщепленная вещь становится объектом и противополагается субъекту, как бытие внешнее, материальное, опосредствованное. В таких ситуациях мы научаемся мало-помалу различать между многими аспектами окружающей нас действительности и несовпадающие части нашей картины мирa вкладываем, интроецируем во внутренний мир человека. В подобных переживаниях впервые зарождается представление о духе в отличие от тела, о субъекте в отличие от объекта, о внутреннем в отличие от внешнего.

Самовложение или автоинтроекция есть всегда вторичный процесс, предваряемый и облегчаемый практикой вложения душевных содержаний в других людей. И если интроекция сама по себе ошибочна, то автоинтроекция вдвойне ошибочна, так как при самовложении происходит смешение и совмещение в корне различных и несовместимых точек зрения. Действительно, в собственном опыте я нахожу самого себя и окружающую меня среду, и эта картина мирa соответствует реалистической концепции. Напротив, истолкование чужого опыта внушает мне, под влиянием интроекции, идеалистическую концепцию. Когда результаты интроекции переносятся с чужого опыта на личный опыт, реализм моего собственного опыта перетолковывается в духе гипотетической идеалистической концепции чужого опыта.

Авенариус особенно настаивает на подобном кооперативном возникновении интроекционного понятия сознания. Другие источники, из которых могли бы почерпаться аналогичные идеи, не кажутся ему первичными или достаточными для объяснения интроекции.