Новые крылья

Целый день у нас гости. Миша знает невероятное количество людей, как он их всех помнит, ума не приложу. Если только представить, что все его знакомые будут бывать у нас, уж от этого только голова закружится. Ведь до сих пор я жил довольно уединенно. Милый Миша. Может быть, он видел, что я при гостях был растерян слегка, а может быть и просто так, что приятнее мне даже, отозвал в сторонку и прочитал такое стихотворение, только сочиненное, что у меня мурашки по затылку побежали, и слезы из глаз выступили. О! как было хорошо целоваться в укромном уголочке, когда полон дом гостей, которым нужно хозяйское внимание, когда можно быть застигнутыми в любую минуту, но кроме нашей любви ничего для нас не имеет значения.

Про чек я, все-таки, спросил. Это хороший друг детства и юности находит возможность его поддерживать таким образом. Но в последнее время чек приходит нерегулярно. А о том, как он тратит, я уж и говорить не стал, его дело.

Когда я маленький коленом ушибался,
Рыдая, к маменьке отчаянно кидался.
Коленку нежно гладила мамаша
И причитала: «Бедный, бедный Саша!»
Когда же в одночасье догадался,
Что Вольтер брать меня с собой не собирался
В твои колени я уткнулся чуть дыша,
Чтобы услышать: «Pauvre mon petit Sacha!»[11]

Днем при гостях зашел разговор об александрийском стихе. Валетов прочитал стихотворение, довольно пошлое, когда ему заметили, заявил: «зато это александрийский стих», все заспорили, к Демианову, конечно, обратились как к знатоку. Миша отчасти специально для меня очень интересно и подробно рассказывал, читал Расина, Рэмбо, Вяземского, Пушкина и свои стихи. А вечером, видя, что я скучаю, предложил мне потренироваться в сложении александрийских стихов, я сидел часа три, ничего не вышло. За это время М. одолел четыре новые главы и переписал несколько стихотворений для журнала.

31 мая 1910 года (понедельник)

Поздно завтракали в ресторане, потом пошли в Таврический. Ощущение от опустевшего Петербурга такое же, как от нашей квартиры: все разъехались и мы одни дома. Привольно, немного грустно и похоже на сон.

Иногда, от сказанного Мишей, от его нежданной ласки или же от собственной внезапной мысли о нем слезы выступают. Я с детства знаю за собой склонность растрогаться от сущего пустяка, но очень давно у меня не было повода к подобным проявлениям чувств, так что я даже забыл об этой своей особенности. Не могу сказать, чтобы был я слишком чувствителен, но вот иногда пустяк заставляет меня прослезиться. Какой-то я холодный и сентиментальный одновременно. Говорят, такие люди самые страшные.

1 июня 1910 года (вторник)

Навещали своих на даче. Там прибыли еще родственники, много детей, суетливые и назойливые, все почти на одно лицо. Только Анечка — мой тихий ангел вызывает во мне нежность. Славная девочка, милая.

Таня пришла в гости вечером. Они, оказывается, уж очень подружились с Сережей. В первый раз я, что ли, назвал при Тане Демианова Мишей. Она чуть не вздрогнула, сделала на меня большие глаза, а потом долго с недоумением на него смотрела, как будто ища в нем соответствие такому названию. А, ведь, действительно, это может казаться странно и даже дико. Демианов известный, уважаемый литератор, она его стихи в тетрадку переписывает, а я его Миша. Пушкина еще Сашей можно представить при каких-то обстоятельствах. А вот, кого-бы? ну, хоть Державина Гаврилой бы кто назвал или Ломоносова Мишей тоже. Смешно, право. Забавно.