Новые крылья

Дома в нашем кабинете
Так уютно лампа светит.
Над столом худые плечи.
Тихо-тихо. Это вечер.
Ты пиши, а я молчу,
Я мешаться не хочу.
Я о чем-нибудь мечтаю,
Или твой роман читаю,
Жду, пока ты обернешься
От стола и улыбнешься.
Пиджаки и лампу прочь.
Значит, наступила ночь.
Смех и шепот до утра,
Наша нежная игра,
Руки, губы — все сплелось
Еле-еле улеглось.
Птичка за окном поет —
Это утро настает.
Вместе кофе или чай.
Что приснилось? Отвечай.
Словно не видались год,
Разговоров полный рот.
День. До вечера опять
Нужно каждому бежать.
Но, вернувшись, в кабинете
Вижу, снова лампа светит.
Снова тонкое плечо
Ночью будет горячо.
Наше милое житье —
Утешение мое.
И боюсь себе представить,
Как смогу тебя оставить?

9 июня 1910 года (среда)

Ах, как хорошо, что Миши не было дома, он ходил стричься и бриться. А к нам приходила тетя Юля. Она-то решила сделать маме визит, т. к. во время моего посещения настроилась по отношению ко всем нам добро и покровительственно. А тут такой конфуз — она приходит, а наши на даче. Да еще я не стал разъяснять, что всего лишь скромный уголок для них снимаю и тетя Юля очень удивлялась. Сами-то они еще месяц будут в городе из-за дяди Витиных дел. Очень хорошо, что она Мишу не застала. Не потому, что я его стесняюсь, скорее наоборот, тетя Юля столько бы всего при нем наболтала, и откладываемое мной объяснение сделалось бы не просто неизбежным, а приобрело самые нежелательные формы. Тетя Юля рассматривала тетради Демианова. Я, насколько мог, препятствовал ей в этом. Наверное, она подумала, что это мои, хотя вряд ли поняла хоть что-то. Я обещал еще к ним зайти. Кое-как выпроводил, делая вид, что должен идти. Вообще-то мне и вправду нужно было идти к Вольтеру, но, надеюсь, тетя Юля, все же, не подумала, что я именно выпроваживаю ее. И еще остается надеяться, что после такого визита она не остынет в своем желании покровительствовать маме и Тане. И как повезло в том, что Миши не было дома!

А.Г. чувствует себя лучше. Я спросил у него совета, как мне быть с Мишей. Он, как и Сергей, предложил сам ему все сказать. Я, конечно, отказался. Что мне проку, если Аполлон объявит Мише о моем отъезде. Вот, если бы он и его пригласил. Но просить об этом Аполлона я не решусь, а сам он что-то не догадывается. Хотя мог бы. Если бы он был влюблен в меня и хотел от Миши увезти, тогда другое дело. Но я для него нечто среднее между воспитанником и слугой, как Лиза у старой графини из «Пиковой дамы». А Миша ему, все же, хороший старый друг. Почему бы не пригласить его? Или мне не стесняться, да намекнуть Вольтеру? Вдруг получится? Но я робею.

РАЗ

ве могу я теперь веселиться?ЛУКАво таиться от тебя пришлось.
ЛЮдям чужим ходил открыться,
БОльше сил ни на что не нашлось.
ВЬется на лбу непослушный локон.
БОюсь подойти и убрать на висок.
ЛЬется на стол мягкий свет из окон.
ОТъезда наступит когда-нибудь срок.
ЧАсто тревожное сердце колотит.
Я знаю, что ты всех милее и ближе.
НИкто не утешит ни духа ни плоти,
Если тебя никогда не увижу.

10 июня 1910 года (четверг)

Мне нравятся акростихи, но иногда они похожи у меня на Танино детское вышивание — спереди красивый цветок, а сзади нитки кое-как напутаны. Но все равно мне нравится их писать, больше, чем просто стихи, они похожи на рукоделие — придумать рисунок и петли заделать, вот только аккуратно заделывать петли иногда не хватает сноровки.