Новые куклы Карабаса-Барабаса (СИ)

И в общем, они остались довольны прожитой жизнью, когда она подходила к концу. Век глиняной куклы недолог – каких-нибудь пару десяток лет. Они старели, поверхность их глиняных тел трескалась и потихоньку крошилась, с них сыпался песок, который заботливо подметала за ними горничная. За всю жизнь они обзавелись знатными и богатыми поклонниками, которые бы с удовольствием взяли бы кукол в свои дома, чтобы обеспечить им лёгкую и беззаботную старость. Но ни одна кукла не желала покинуть театр, мечтой каждой из них была умереть на сцене. И они до последнего появлялись на сцене, играли даже в креслах на колёсиках, они специально писали пьесы, где сцены можно было играть сидя и вести диалог. И зрители жаждали видеть их хотя бы такими – они прекрасно играли даже в креслах на колёсиках, вызывая у зрителей слёзы восторга. И куклы умирали именно на сцене, одна за другой – просто в начале, в середине или в конце спектакля рассыпаясь на черепки. И поклонники с почётом хоронили их, возводя на месте их погребения роскошные мраморные памятники с эпитафиями, выбитыми позолоченными буквами. Ворон Гектор сидел на ветви высокого дуба, тень которого почти полностью покрывала небольшое кладбище возле старого пруда, затянувшегося бурой тиной. Как известно, вороны живут очень долго и Гектор не был исключением, пережив всех кукол. Похоронив последнюю из них, а это был Шоколино, он поселился у одного из его богатых поклонников, боготворившего всех, кто соприкасался с его любимыми артистами при жизни, и писал мемуары. А иногда прилетал на кладбище и погружался в ностальгию. Однажды, вот так сидя на ветви дуба, он увидал, как на кладбище явился ссутуленный старик, одетый только в одну длинную очень грязную ночную сорочку, наброшенный на плечи дырявый плед и изношенные домашние тапочки. У него была плешивая голова и невероятно длинная сивая борода, почти достававшая до носков его тапочек. Он обходил могилу за могилой, внимательно читая эпитафии, склонившись над каждой из них. Там была и могила Артабано, и крысы Шушары. Он остановился возле могилы Шушары. На ней был водружён бронзовый памятник с изображением крысы, у которой за спиной полуарками возвышались крылышки, а над ушастой головой сиял нимб. Перед ней стояла бронзовая арфа и когтистые пальцы бронзовой Шушары застыли на её струнах, а глаза её благочестиво взирали в небо. Старик постоял несколько минут перед статуей, затем звучно плюнул на неё. – Аааа-ха-ха-ха, они все подохли! – радостно-сумасшедшим голосом проорал он. – Все до одного, они лежат здесь, под мрамором и уже не выползут наружу! – он заплясал на месте, разбрасывая в разные стороны высохшие ноги в старых тапочках. – Я пережил их! Я всё-таки их пережил! Он закружился на месте, задыхаясь от безумного хохота. – Вы долго преследовали меня! – он обращался к могильным памятникам, как к живым. – Вы пытались раздвинуть прутья моей клетки, в которой мне пришлось просидеть из-за вас почти два десятка лет, вы пробовали их пилить, о, вы даже сужались, как змеи, чтобы проползти между ними и покончить со мной, да не тут-то было! – он хлопнул в ладоши и потёр их друг о друга. – Прутья решётки не пропускали ко мне моих врагов! Дооолго! А теперь вы сдохли, сдохли, сдохли! – пропел он, танцуя. Он принялся плеваться на мраморные памятники, потом принялся на них мочиться, стараясь осквернить как можно больше могил. Ворон Гектор не поверил своим глазам. В старике-оборванце с грязной бородой он узнал Карабаса-Барабаса, которого уже не надеялся увидеть. Птицу возмутило, что Карабас, который то ли бежал из больницы для душевнобольных, то ли его выпустили, осквернял места захоронения его друзей. Ворон сорвался с ветви дуба и, паря над Карабасовой лысиной, принялся добить её клювом: – А вот тебе, Каррабасишко, не оскверняй память о покойных! Карабас завопил дурным голосом и бросился бежать. Гектор, взмыв над ним, успел бросить на его голову порцию помёта. Карабас был перепуган до смерти. Ему показалось, что это души кукол напали на него и снова попытались убить. Его дом и пустующий театр всё ещё формально принадлежали ему и они были ещё в хорошем состоянии, но Карабас обошёл их десятой стороной, опасаясь, что там всё ещё могут обитать души умерших и забрать его на тот свет, чтобы преследовать уже там. В его ещё не совсем здоровом мозгу варилась непонятная бредовая каша и он, сам не зная почему, подался к каморке папы Карло. В ней царило полное запустение: пыль лежала толстыми слоями, постель на деревянной кровати истлела, посуда потрескалась. И всё так же под лестницей находилась та дверь из дуба с изображением Буратино. Глядя на неё Карабас горько зарыдал: – А я несчастный сирота, меня обидели, обокрали, избили! И за что мне всё это? Ладно, было бы за что, так ведь не за что! – И кто же тебя, сироту, обидел? – услышал он стрекочущий голос за печуркой, из-за которой высунулась большая голова Мудрого Сверчка. – Эти подлые куклы всё ещё хотят меня убить! – прохныкал Карабас-Барабас. – Ты знаешь, какие у них ножи? Длиной с мой рост! И зачем я только покинул такое надёжное убежище – клетку со стальными прутьями! – И за что же тебя, дедушка, хотят убить? – участливо спросил Сверчок. – Из зависти! – глаза Карабаса дико сверкнули и он захохотал. – Они завидовали всему, всему, всему! Моему таланту! Моей славе! Моим деньгам! И поэтому хотели зарезать! – он снова тоскливо заплакал, подвывая. Сверчок, проживший на белом свете более ста лет, уже начинал выживать из ума и никак не мог узнать в старике с длинной сивой бородой, в дырявом пледе на острых плечах и в длинной грязной, пропахшей мочой и экскрементами ночной сорочке, Карабаса-Барабаса. Ему показалось, что несчастный старичок говорит чистую правду, жалуясь на судьбу и доброму сверчку захотелось чем-то помочь этой, как он думал, жертве несправедливости и преследования. – Ничего, дедушка, не плачь. Я покажу тебе, где находится золотой ключик от двери, ведущей в лучший мир. Там все получают по заслугам и там тебе будет хорошо. Я так думаю.