Новые мелодии печальных оркестров (сборник)

Кроме него в баре находился только один посетитель: молодой американец, высокий, темноволосый и не лишенный мрачной привлекательности; скорчившись на кожаном угловом диване, он не сводил глаз с патентованных кожаных туфель мистера Бушмилла. Тот задался было вопросом, не посягнул ли злополучный лакей и на его обувь, но беглый взгляд вернул ему спокойствие. Это так его обрадовало, что он широко улыбнулся молодому человеку и по привычке сунул руку в карман пиджака за визитной карточкой.

– Не обнаружил жилетки, – признался он. – Чертов лакей забрал обе. Ясно?

Мистер Бушмилл продемонстрировал постыдную обнаженность крахмальной рубашечной груди.

– Простите? – Молодой человек, вздрогнув, поднял глаза.

– Жилетки, – повторил мистер Бушмилл уже с меньшим удовольствием. – Потерял свои жилетки.

Молодой человек задумался.

– Я их не видел, – сказал он.

– О, не здесь! Наверху.

– Спросите Джека, – предложил молодой человек и указал на бар.

Один из наших национальных недостатков состоит в том, что мы не уважаем созерцательного настроения. Бушмилл опустился на стул, предложил молодому человеку выпить и вынудил его неохотно согласиться на молочный шейк. Описав в деталях случай с жилетками, он кинул ему через стол свою визитку. Бушмилл не относился к тому надутому, застегнутому на все пуговицы типу миллионера, который так распространился после войны. Скорее он следовал образцу, принятому в 1910 году: чему-то среднему между Генрихом Восьмым и «наш мистер Джоунз будет в Миннеаполисе в пятницу». По сравнению с новейшим типом он был более шумным, провинциальным и добродушным.

Молодых людей он любил – его собственный сын был бы ровесником этого юноши, если бы не дерзкое упорство немецких пулеметчиков в последние дни войны.

– Я здесь с женой и дочерью, – поделился Бушмилл. – Как вас зовут?

– Коркоран, – отозвался молодой человек вежливо, но без особой охоты.

– Вы из Америки – или из Англии?

– Из Америки.

– Чем занимаетесь?

– Ничем.

– Долго здесь пробыли? – упорствовал Бушмилл.

Молодой человек заколебался.

– Я здесь родился, – сказал он.

Бушмилл заморгал и невольно обвел взглядом помещение бара.

– Родились?

Коркоран улыбнулся.

– Наверху, на пятом этаже.

Официант поставил на стол два напитка и тарелку чипсов «саратога». И тут же Бушмилл подметил любопытное явление: рука Коркорана стремительно засновала между тарелкой и ртом, всякий раз перемещая к жадно разинутому отверстию новую толстую стопку картофельных ломтиков, так что вскоре тарелка опустела.

– Простите. – Коркоран с сожалением посмотрел на тарелку, вынул носовой платок и вытер пальцы. – Я не думал о том, что делаю. Уверен, вы можете заказать еще.

Только теперь Бушмиллу бросились в глаза некоторые детали: щеки молодого человека были втянуты больше, чем следовало при таком строении лица, что объяснялось либо истощенностью, либо нездоровьем; костюм из тонкой фланели, явно ведущий свое происхождение с Бонд-стрит, залоснился от частой глажки, а локти едва ли не просвечивали; собеседник внезапно приосел, словно бы, не дожидаясь положенного получаса, уже начал переваривать картофель и молочный шейк.

– Стало быть, здесь и родились? Но догадываюсь, немало пожили за границей? – спросил Бушмилл задумчиво.

– Да.

– А когда в последний раз плотно ели?

Молодой человек вздрогнул.

– Ну, за ланчем. Приблизительно в час.

– В час дня в прошлую пятницу, – со скепсисом дополнил Бушмилл.

Последовало длительное молчание.

– Да, – признался Коркоран. – В прошлую пятницу, примерно в час.

– Остались на мели? Или ждете денег из дома?

– Дом у меня здесь. – Коркоран обвел рассеянным взглядом комнату. – Большую часть жизни я переезжаю из города в город и останавливаюсь в отелях «Риц». Думаю, если я скажу наверху, что я на мели, то мне не поверят. Между тем денег у меня осталось ровно столько, чтобы завтра, когда буду выселяться, заплатить по счету.

Бушмилл нахмурился.

– На те деньги, что здесь берут за день, вы могли бы неделю прожить в гостинице поменьше.

– Я не знаю названий других гостиниц.

Коркоран сконфуженно улыбнулся. Эта необычайно обаятельная и притом исполненная самоуверенности улыбка вызвала у Джулиуса Бушмилла жалость, смешанную с почтением. Как любому человеку, кто сам себя сделал, ему был не чужд снобизм, и он понимал, что вызывающие слова юноши содержат в себе чистую правду.

– Планы какие-нибудь есть?

– Никаких.

– Способности… или таланты?

Коркоран задумался.

– Я говорю на нескольких языках. Но таланты… боюсь, талант у меня один – тратить деньги.

– Откуда вы знаете, что он у вас есть?

– Да уж знаю. – Он опять задумался. – Я только что промотал полмиллиона долларов.

Вырвавшийся было у Бушмилла возглас замер на первом слоге: тишину гриль-бара нарушил новый голос – нетерпеливый, укоряющий, радостно оживленный.

– Вам не попадался мужчина без жилетки, зовут Бушмилл? Глубокий старик, лет пятидесяти? Мы ждем его уже часа два или три.

– Хэлли! – Бушмилл виновато ахнул. – Хэлли, я здесь. Я совсем забыл о твоем существовании.