Новые мученики российские

Против разграбления церквей выступил о. Василий. Он обратился к населению и своего и других приходов жертвовать хлеб на голодающих, а к власти обратился с просьбой сообщить, сколько нужно хлеба для голодающих. — «Мы дадим вам вдвое, втрое больше, но не трогайте наших храмов». Как и следовало ожидать предложение о. Василия принято не было. Против него возбудили политическое дело. Его арестовали и до начала процесса держали в тюрьме предварительного заключения.

И в тюрьме он проповедывал, и все, что ему передавали через своих людей он отдавал другим заключенными Сначала о. Василий был в общей камере, а затем — в одиночной, в которую садили особо важных, по их данным, преступников. Дети узнали его одиночную камеру и, бывая на площади невдалеке от тюрьмы, делали вид, что играют, и через узенькую решетку получали благословение батюшки и его ласковый отеческий взгляд.

Процесс по поводу сокрытия церковных ценностей или, как говорили тогда в Полтаве «расправа», происходил летом 1922 года. Продолжался он несколько дней и происходил в здании музыкального училища на Пушкинской улице. Обвинялся священник Троицкой церкви Василий Иванович Зеленцов, 51 года, в тяжелом преступлении — в противлении изъятию церковных ценностей и в агитации других приходов последовать его примеру. Это был первый суд над духовным лицом и был посему «показательным».

Попасть на этот «процесс» было очень трудно и нужно было войти в зал заблаговременно. Большой зал был полон народа, многие сотни людей толпились на улице. Публика явно разделялась на два лагеря: светская и духовная, «за» и «против». Уверенная в победе и торжествующая, среди которой часто были слышны такие слова: «ну, патлатому покажут, как…» или «попа прикончат, скоро ему…» И бессильная и скорбная, надеющаяся только на милость Божию, среди которой многие, особенно женщины, открыто плакали.

На высокой эстраде стоял посредине большой стол, за ним сидели «судьи», на столе кипы бумаг. Слева за отдельным столом помещался «прокурор». Справа в стороне маленький столик, за ним на стуле сидел обвиняемый — о. Василий, в скромной рясе с крестом, на столике горели две свечи и лежал портфель с бумагами о. Василия и книга, которую он во время перерыва внимательно читал. Вероятно это было Св. Евангелие. В нескольких шагах от о. Василия за отдельным столом сидел его казенный защитник.

Отец Василий: довольно высокий, худой, бледный, длиннолицый, длинная полуседая борода и такие же волосы. Сколько запомнилась: грустная, кроткая, добрая и еще какая то улыбка не сходила с его лица во время всего «процесса»: в ней что-то отражалось, — то ли страдание, то ли жалость. Быть может жалость ко всем этим судьям, к толпе, ко всему этому земному.

Печальная деталь: прокурор на этом процессе был сын священника-беженца из западного края во время великой войны, коммунист Бендеровский, в то время еще сравнительно молодой человек, с высшим юридическим образованием. Этот подхалим из кожи лез — прислуживался. Во время обвинительной речи такие слова, как «черные вороны», «зубры контрреволюции» и т. под. поминутно сходили с его языка. Проклинал, грозил и требовал самого жестокого наказания. Позже он был назначен директором Полтавского музея, а еще позже, был, кажется, «изъят» и где то исчез в подвалах ГПУ.

Казенным защитником у о. Василия был старый (т. е. дореволюционный) полтавский присяжный поверенный г-н Оголевец, очень уважаемый всеми юрист, но роль его была, конечно, жалкая — лишь для проформы.

В качестве свидетеля на процессе выступал начальник тогдашнего ГПУ латыш Линде. Красивый, выхоленный, хорошо одетый, с военной выправкой, говорили, из царских офицеров. Помнятся его слова, сказанные обвиняемому приблизительно такого смысла: «как служителя культа и как врага советской власти, я вас с удовольствием расстрелял бы, но признаюсь, что я уважаю вас, как человека убежденного и стойкого»… В зале раздался шёпот… Незабываем последний день суда, последнее слово подсудимого и вынесение приговора.