Новые Мученики Российские

Владыку Илариона очень веселила мысль, что Соловки есть школа добродетелей - нестяжания, кротости, смирения, воздержания, терпения, трудолюбия. Обокрали прибывшую партию духовенства и отцы были сильно огорчены. Я в шутку им сказал, что так их обучают нестяжанию. Владыка был в восторге. У меня два раза подряд украли сапоги и я разгуливал по лагерю в рваных галошах, чем приводил его в подлинное веселие, которое и в нас вселяло благодушие. Но нужно заметить, что не все аскетически настроенные монахи понимали такой дух. Некоторым все казалось, что спасаются только в монастыре и они подчас сильно огорчались лишениями.

Любовь его ко всякому человеку, внимание и интерес к каждому, общительность были просто поразительными. Он был самою популярною личностью в лагерь, среди всех его слоев. Мы не говорим, что генерал, офицер, студент и профессор знали его, разговаривали с ним, находили его или он их, при всем том, что епископов было много и были старейшие и не менее образованные. Его знала "шпана", уголовщина, преступный мир воров и бандитов именно, как хорошего, уважаемого человека, которого нельзя не любить. На работе ли, урывками, или в свободный час его можно было увидеть разгуливающим под руку с каким-нибудь таким "экземпляром" из этой среды. Это не было снисхождение к младшему брату и погибшему.

Нет. Владыка разговаривал с каждым, как с равным, интересуясь например "пpoфeccиeй", любимым делом каждого. "Шпана" очень горда и чутко самолюбива. Ей нельзя показать пренебрежения безнаказанно. И потому манера Владыки была всепобеждающа. Он как друг облагораживал их своим присутствием и вниманием. Наблюдения же его в этой среде, когда он длился ими, были исключительного интереса.

Он доступен всем, он такой же, как и все, с ним легко всем быть, встречаться и разговаривать. Самая, обыкновенная, простая, несвятая внешность - вот что был сам Владыка. Но за этой заурядной формой веселости и светскости можно было {130} постепенно усмотреть датскую чистоту, великую духовную опытность, доброту и милосердие, это сладостное безразличие к материальным благам, истинную веру, подлинное благочестие, высокое нравственное совершенство, не говоря уже об умственном, сопряженном с силой и ясностью убеждения. Этот вид обыкновенной греховности, юродство, личина светскости скрывали от людей внутреннее делание и спасали его самого от лицемерия и тщеславия. Он был заклятый враг лицемерия и всякого "вида благочестия", совершенно сознательный и прямой. В "артели Троицкого" (так называлась рабочая группа архиепископа Илариона) духовенство прошло в Соловках хорошее воспитание. Все поняли, что называть себя грешным или только вести долгие благочестивые разговоры, показывать строгость своего быта, не стоит. А тем более думать о себе больше, чем ты есть на самом деле.

Каждого приезжающего священника, конечно, Владыка подробно расспрашивает обо всем, что предшествовало заключению. "За что же вас арестовали?" - "Да служил молебны у себя на дому, когда монастырь закрыли отвечает отец игумен, - ну, собирался народ и даже бывали исцеления..." "Ах, вот как, даже исцеления бывали ... сколько же вам дали Соловков?" "Три года". "Ну, это мало, за исцеления надо бы дать больше, советская власть не досмотрела" ... Само собой понятно, что говорить об исцелениях по своим молитвам было более чем нескромно. Выражение же своего недовольства Владыка отчасти заимствовал из разговоров своих с агентами власти, как мы увидим.

В конце лета 1925 года, из Соловецкого лагеря Apxиепископ Иларион вдруг неожиданно был изъят и отправлен в Ярославскую тюрьму. Весною 1926 года Архиепископ Иларион опять был с нами. Тюремные новости его касались исключительно его разговоров с агентом власти, вершителем судеб Церкви, посещавшим его в тюрьме (В Ярославской тюрьме Владыка пользовался большими, преднамеренно данными, льготами. Мог получать книги. Читал много святоотеческой литературы и написал много толстых тетрадей, который мог передать после тюремной цензуры, своим друзьям на хранение. Тайком посещал квартиру тюремного надзирателя, заведомо доброго человека и видел собрание подпольной рукописной религиозной, современной подсоветской литературы и копии всяких церковно-административных документов и переписки архиереев. Пребывание в "Ярославском изоляторе" Владыка вспоминал, как о лучшей поре его заключения, несмотря на неприятные с врагом Церкви.).

Агент склонял Архиепископа присоединиться к новому расколу, так называемому, григорьевскому. Видимо, агент хотел переходом в раскол такого популярного архиерея, с одной {131} стороны дискредитировать его в глазах одной части массы, а с другой, - усилить григорьевский раскол новыми силами, ибо за А. Иларионом многие могли бы и пойти. Склонить на примирение и соглашение с собою, было лучшим средством у власти безбожников чтобы уронить в глазах народа, дискредитировать известного героя и мученика, человека, сидевшего в тюрьме, ничего не уступавшего и авторитетного в глазах народа.