Новые пирамиды Земли

– Федор Игнатьевич, как же так? Весною, когда сын Марии Лопухиной вместе с трактором в реке утоп, на тебя подозренье уже падало. Но ты пошел к отцу Серафиму и перед иконой божьей поклялся, что…

В глазах Федора заплясала хитринка.

– Ну ты и дура, Натаха! Годов тебе уже за полсотни, а все ее такая же доверчивая, как и девчонка сопливая… Это я для виду в церковь ходил, да попу нашему исповедовался. Ведь знал, что мне не поверят, а ему – поверят. Отец Серафим хороший человек, дважды меня спасал, и третий раз спасет. Да вот он и идет, лих на помине!

Действительно, по Сорочьей улице, что вела к красивой деревянной церкви, торопливо шел отец Серафим. Он был молод, с красивым округлым лицом, редкой, слегка вьющейся бородой и ласковыми карими глазами. Отец Серафим только два года назад закончил семинарию в Сергиевом Посаде, и сам приехал в Зеленодольскую общину, сменив почившего отца Анофрия. Несмотря на добродушную внешность и мягкий тихий голос отец Серафим обладал твердым, непреклонным характером, и не раз вступал в споры с главой общины, отстаивая свою точку зрения.

Толпа расступилась перед отцом Серафимом. Тот с дружеской улыбкой благословил всех собравшихся, а затем обратил свой кроткий взгляд на Пахаря. Глава общины насупился, предчувствуя нелегкий разговор.

– О чем шумите, миряне? – с улыбкою спросил священник.

В толпе разом заговорили почти все женщины. Отец Серафим пользовался у них особой любовью и доверием, они наперебой ходили к нему исповедаться, и потому священник был всегда в курсе всех дел общины. Порой Пахарю казалось, что это даже вредит их общему делу.

Отец Серафим быстро уяснил создавшуюся ситуацию. Улыбка его чуть угасла и он обратил укоризненный взгляд на двух парней, что продолжали стоять на коленях.

– Ну что же вы так, молодые люди? – грустно вопросил он. – Почему пренебрегли своим долгом, и впали в грех пьянства? Нехорошо, очень нехорошо. Не случайно редко вижу вас обоих в церкви, разве только по большим праздникам… Слово божье могло бы вразумить вас, отвратить от безумств, увы, свойственным молодости. А ты, Федор Игнатьевич, что стоишь такой смурный да виноватый?

Хитрый старик словно ждал этих слов. Он ринулся к попу и, рухнув перед ним на колени, начал истово креститься: