Новые праздники

Возвращаясь к своей мысли о новой форме, хочу сказать, что по-моему, литература нашего времени очень быстро и резко меняется в свою обычную сторону: в сторону большего соответствия реальности. Недаром Константин Вагинов писал в своем «Свистонове», что литература – это исключительно попытка загробного существования, постоянное строительство «того» света. А такое творение предусматривает более пристальное изучение реальности, чтобы образ и подобие действительно были таковыми.

Кроме прочего меня вообще по жизни интересуют более маргинальные штучки, поскольку для меня очевидно, что именно из сегодняшней маргинальности выходит завтрашний официоз. А официоз же отличается от андеграунда так же, как сущестование отличается от не-существования. Существовать же – это миссия, которой нас наделяет Господь. И только на первый взгляд кажется, что это просто. Это очень сложно – существовать. Этому, именно, этому и следует всем учиться.

Что же касается сегодняшнего официоза (в том числе масскультуры), то не изучив его досконально, невозможно понять маргинальность, потому что официоз и маргинальность – это то же самое, что человеческие эмоции и мысли по отношению, к высказываемым вслух словам. Или это как произведение искусства и Автор. Только научившись понимать язык (то есть научившись чувствовать и улавливать соответствия говоримых слов мыслимым образам) официоза можно претендовать на понимание маргинальной сущности. А сущность для меня лично – всегда маргинальность. Это очень просто. Где больше Автора? В основном тексте или в том, что вынесено за скобки и помечено курсивом как «примечания автора»?

А и в том и в другом! Опять же, прости за банальность, но без текста нет примечаний. Отсюда и мой интерес к тому, что ты презрительно называешь масскультурой.

Но для меня и Данте – это масскультура . Да и вообще, когда мы говорим о так называемом «признании» – что ж это такое, если не культурная инициация, не переход из состояния маргинального жанра в статус официального золотого культурного запаса человечества!

Потому я и сказал тебе, что у тебя какой-то очень академичный стиль, что знаю какая ты на самом деле, и потому что очень люблю слушать, когда ты просто о чем-либо говоришь, потому что люблю стиль твоего речевого общения и вообще твой стиль, потому что люблю тебя живую, какая ты есть, когда не следишь за собой, какая ты, например, в «Фальшивке».

Потому мне понравилась Денисова. Потому что словосочетание «замечательно красивый ангел» – это жизнь. Потому что «ангел» – это текст, а «замечательно красивый» – это примечание, и оно же – неповторимость индивидуальности, это как узор отпечатков пальцев.

И в том, что на обороте Акуленковской прозы – это тоже здорово, потому что это жизнь.

Что такое талант? По моему, это умение чувствовать, жить, испытывать боль, испытывать удовольствие, любить, ненавидеть – только так, как присуще тебе одной, одному и т.д.

Не бывает такого, чтобы человек выложил душу и остался неинтересен. Значит просто не выложил. Мне, во всяком случае, именно души интересны, а когда навыки без души – то это, извините, it’s not my type.

Да и потом знания играют определенную роль. А истинное знание – это умение почувствовать, как ты говоришь «проникнуть». Это умение при упоминании слова «фарс» попасть на средневековую площадь, хохотать как безумный над какой-то грубой народной хуйней и невзначай какую-нибудь торговку ущипнуть за здоровую такую задницу. Это умение при упоминании слова «Спарта» ощутить себя сильным и непобедимым или слабым и низвергаемым в пропасть, или спящим молодым и крепким рабом, который и не подозревает, что этой ночью его убьют во сне, как это регулярно происходило в Спарте во избежание народных волнений.

Это умение в нужный момент как будто оказываться рядом друг с другом и вспоминать твое зеленоградское озерцо.

Твой Макс.

14 июля 1997. Поздравляю тебе с 208-й годовщиной со дня Великой Французской Революции».

LXXXVI

Еще позавчера я полагал, что закончу этот роман длинной бредопоэтической, прозополитической песнью с неровными строками, со свингованным ритмом, если, конечно, попадутся грамотные читатели, способные этот хитрый свингованный ритм уловить. Но сегодня я уже так не полагаю, потому что, откровенно говоря, заебся.

А если быть и ещё более откровенным и уж совсем позволить себе невозможную наглость, то можно сказать, что заебся я даже не сегодня, а при рождении, блядь. У мамы хуево получалось меня рожать. В целом, все бы оно ничего, если бы я не захлебнулся околоплодными водами при рождения. А поскольку я захлебнулся, то для того, чтобы получить от меня необходимый младенческий первый крик, меня сразу, не успел я родиться, принялись пиздить. Сначала по голой жопе, а потом добрались и до души, подсылая болезненных женщин. Такая хуйня.

Мне казалось, что мой роман должен кончаться прозобредопоэтической поебенью, заканчивающейся, в свою очередь, аллюзией на господина Шекспира: Мудак ль я, не мудак ль я – вопрос не в этом, бля!..