Новые праздники

Ты, блядь, если мужик, так научись сначала хотя бы лампочки вворачивать, а потом уж о всяких там «дихотомиях» рассуждай! Дихотомии, знаешь, это все хорошо, но это следующая ступень человеческого развития, а сначала не худо бы лампочки вворачивать научиться, чтоб бабе твоей не приходилось соседа звать, кран, например, на кухне у вас починить!

Таким образом, как видите, очень зол я был на элитарное изхуйство за то, что некоторым все в этой жизни на шАру и по праву рождения дается, а некоторым приходится въебывать, как сидоровой кОзе, и так и не суждено счастья себе истинного выебать (выбить). Поэтому-то я так и полюбил простые песенки для народа, в которых есть настоящая боль, настоящая тоска по земле обетованной, настоящая скорбь работающего и заебанного этой работой не-хозяина этого мира. Поэтому именно песенки я полюбил в противовес любимым раннее струнным квартетам, квинтетам, жанрам концертов для какой-то там поебени с оркестром, симфониям и культурологическим эссе. Душа моя, блядь, созрела для святой простоты, как я наглость имел о себе тогда думать.

Почему гитара? Да потому, что если не гитара, неизменно и изначально салонный музыкальный инструмент, как охарактеризовал ее однажды Илья Гавронский, то сразу в голову влезет околосимфонисткая поебень. Одно заиграет краской люминесцентной, другое, третье – и пиздец попсовому котенку!

И начал я сочинять просто мелодии в усталой своей голове и опустошенном сердце, а не взаимодействие всяческих семиотических фишек, как было в Другом Оркестре. А приходя домой, просто подбирал на гитаре уже слышимый ритм и гармошки, хотя иногда, конечно, вместо простого ля подмывало меня взять замену в лице до-мэйджевого септа и так далее. Короче, крышу ещё продолжало нести, а как потом выснилось, только начинало. Но, повторяю, тогда я осознанно взял курс на защиту уже наруленных человечеством задолго до меня нравственных идеалов, вопреки ещё недавнему обостренному желанию выдумать что-нибудь новенькое.

Почему именно девичьи песенки, а не какие иные? А вот почему.

Всю свою мудацкую, никак нескончаемую жизнЮ я хуею от того, что люди делятся на два пола. У меня от этого всю мою жизнь, и даже с четырёх-пятилетнего возраста, едет крышак. Женщина – это такая штучка, что тут ничего и не скажешь, чтоб не испортить литой словоформой живую и все «ускользающую», блядь, Красоту. Это не поддается никаким мужским «интеллектуальным» описаниям. Женщина – это такой удивительный зверь, какового я разве что с Серебряным Копытцем бажовским могу сравнить, да и то только на данный момент, потому что Красота опять ускользает, и уже не Серебряное Копытце она, не Северный Олень, а Орел, Телец и Лев, а ещё через секунду уже плюшевая собачка, а через две – какая-нибудь Багира грациозная, как Северное Сияние, которого я ещё никогда не видал.

Идея Женщины вовне и, конечно, внутри покорной слуги всегда была чуть ли не самой определяющей для меня. Мне нравилось в этих свободолюбивых животных буквально все, даже когда они кидали меня после стольких говоримых ими мне слов любви, обрекая меня на очередную духовную смерть. И когда они смеялись; когда они тихо плакали; когда они, как правило, безо всякого стеснения, громко выражали свои нечленораздельные эмоции при половом акте; когда они пытались шутить остроумно или, напротив, коряво; когда они вдруг начинали испытывать очередной всплеск любви к какому-нибудь, на мой взгляд, дурацкому, мужичку – всегда-всегда я восхищался ими, одновременно всеми силами пытаясь убедить себя, что это не так; правильно понимая, что это все когда-нибудь погубит меня. Недаром ведь ещё в девяносто втором году, когда я, девятнадцатилетний мудак, уже успел пережить уход первой жены, с которой уже успел прожить почти два года, написал в какой-то своей бездарной рассказке, что, мол, видимо, я умру в лужице ежемесячной женской крови.

Я люблю Женщину во всех проявлениях, хотя сам я и не красавец, как, например, Дулов, хотя в то же время весьма и весьма недурен. Женщина – это пиздец, что такое! Это даже более круто, чем институт семьи и брака, каковой, в свою очередь, является безусловно лучшем изобретением в истории европейского человечества, о чем я уже докладывал вам. Я люблю в этих зверьках все и смертельно боюсь их, потому что перед ними я всегда безоружен, даже если им и кажется, что я давлю на них.