Новые приключения в Стране Литературных Героев

Гена. Стойте, стойте! Так за что же про вас добрые сло­вечки говорить? Вы же такой и есть: и неуч и сквалыга. Скажете, нет?

Кутейкин(елейно). О, господи вседержитель, али и это поношение стерпеть велишь?.. Да кто же меня, ваше высокоро­дие, и сделал-то таковым, как не сам господин Фонвизин? Все мы у него, у сочинителя нашего, в руках, аки в руце божией. Каким пожелает, таким и сотворит. Овладела его душа злобою окаянскою, и создал он нас себе и миру на посмеяние. Так как же нам не возроптать на него?

Гена. Ну, что вы ропщете – это понятно: вас-то Фонви­зин вон каким изобразил!.. Но что вот он... простите, я вашего имени не знаю, оно ведь в комедии не указано...

Цыфиркин(браво). Извольте, ваше благородие, просто Пафнутьичем именовать. Мы привыкшие!

Гена. Уж вы-то, Пафнутьич, не можете говорить, будто Фонвизин про вас ничего хорошего не сказал. Так зачем же вы против него с ними спелись?

Цыфиркин. Поём давно, ваше благородие, вот и спе­лись. Почитай, двести лет с лишком в одной команде маршируем. А у нас, у солдат, завсегда правило было: сам погибай, а това­рища выручай!

Гена. Да разве они вам товарищи?

Цыфиркин. Ежели по несчастью смотреть, то так оно и выходит, ваше благородие. Одно у нас горе. И виновник один. Ведь и меня господин Фонвизин заставил этого дуролома арихметике обучать, не схотел сыскать ученика потолковее. А окромя того... Кхм... (Запинается в смущении.)

Гена. Что – кроме того? Чего ж вы замолчали?

Цыфиркин. Да уж скажу. Турку не боялся, и тут не струшу. Может, ваше благородие, обуял меня грех гордыни, но сам суди. Конечное дело, Сидорычу Кутейкину от нашего сочинителя-командера крепче выпало, однако ж скажи как на духу: от такого-то, каким меня в комедию вставили, много ли проку как от учителя? Ну, будь даже Митрофан попонятливее, что он от меня переймет? Ась?

Гена. Вообще-то да...

Цыфиркин. То-то и оно. Ну, что бы господину-то Фон­визину старого солдата уважить? Поученее меня вывести – али рука бы не повернулась? А мне бы оно и лестно... (Тяже­ло вздыхает.) Нет, ваше благородие, вот и выходит, что прав Сидорыч: поношение человеков!

Вральман. Oh, ja, ja. Та! Сафершенно так! Сакласен! Фа фсем сакласен!

Гена. Ну вот, и этот прорезался... А уж вам-то на что жаловаться? Вы-то как сыр в масле катались. Это ж надо: кучер учителем устроился! Обманщик!

Вральман(рассудительно). Пакати, тфае плакаротие, сачем так кафаришь? Фа-перфых, што пыло телать? Три месеса ф Маскфе шатался пез мест, кутшер нихте не ната. Пришло мне липо с голот мереть, липо ушитель...

Гена. Знаем, читали! А во-вторых – что?

Вральман. Карашо, тфае плакаротие! Ситарыч Кутейкин ферно кафарил: герр Фон-Висин тля нас, как пох, как дер готт. Састатель! Тфарец! А как он меня сатфарил? Как насфал? Фральман! Фуй! Што ест Фральман? Фрушка, фрун! То не ест шестна фамилья, а пасорна клишка. Дас ист шендлихь шпитц-наме!

Гена. Что, что? Вы понятней говорите! А то у меня и от акцента от вашего голова разболелась!

Вральман(кротко). Фот фитишь, тфае плакаротие, у тепя са тфе минуты калоушка распалелась, а я уше тфе сотни лет так кафарю. Карашо это?

Гена почему-то не отвечает.

Карашо, скаши?

Но ответа опять нет.

Тфае плакаротие! Никак ты пачифать исфолишь?.. Сафсем мой ушеник Митрофанушка са уроком!

Профессор. В самом деле, Гена, что с тобой? Что ты замолчал?

Гена (словно возвращаясь откуда-то – так глубоко он за­думался). А знаете, Архип Архипыч, в этом что-то есть! В чем-то они все правы!

Кутейкин. Слава тебе, господи вседержитель! Нашелся заступник! Слышь, Пафнутьич, не одни мы теперь на сем свете!

Цыфиркин. Осмелюсь поблагодарить ваше благородие! (Прослезясь.) Я государыне служил двадцать с лишком лет, а та­кой ласки не видывал!

Вральман. Плакатетель! Патюшка! Та я пы са тфаи топрые слафа фею шиснь тепе кутшером слушил!

От радости они поднимают такой галдеж, в котором уже не разберешь ни одного слова и в который ни слова не вставишь. Поэтому Архип Архипович сперва пытается их урезонить, а потом, махнув рукой на эту затею, просто выключает свою ма­шину и восстанавливает тишину.

Профессор. Да. Гена, признаюсь: удивил ты меня! Вральмана пожалел! За Кутейкина заступился! Хорош!

Гена. Вовсе я не пожалел! При чем тут жалость?

Профессор. Ах это, значит, не ты сказал, что Враль­ман в чем-то прав?

Гена. Я. И не собираюсь отказываться. Конечно, прав.

Профессор. Да в чем же?