Читаем Новые работы 2003—2006 полностью

Новые работы 2003—2006

Мариэтта Омаровна Чудакова , Мариэтта Чудакова

На Садовой в переулках где-тоЧеловек поет.…Он моторов гул перекрываетИ не устает,И никто его не обрывает —Пусть себе поет.…Это ведь не громкоговоритель, —Выключить нельзя!

«В белый шелк по-летнему одета…», 1955[127]

Движение времени, произвольно меняющее свой темп:

Казалось – шли часыНи тише, ни быстрей,А так же, как всегда,На старой башне Спасской.НоВремяМчалось так,Как будто целый векПрошел за этот день…

«Я помню…» (написано в 1953, опубликовано в 1956[128])

Специфическую новизну несла в себе строка «Над старой башней Спасской», как бы отключающая стихотворение от второго, советского (по замыслу – вечно символизирующего новизну) значения.

Движение поколений:

КакиеХорошиеВыросли дети!..

«Дети» (1957)[129]

(рост этот протекает как бы на глазах читателя):

В чем убедишь ты стареющих,Завтрашний день забывающих…

«В чем убедишь ты стареющих…» (написано в 1948, опубликовано в 1955)[130]

Движение всего на свете – противопоставленное сну, неподвижности, покою, остановке, отсутствию какого бы то ни было делания:

Не спишь?Не ты один……Не спитСтолица.Ничто не спит во мгле —Кипит асфальт в котле, кипит вино в бутылях…

«Ночь» («Кто дал тебе совет…», написано в 1945 – год попытки «оттепели», опубликовано в 1958[131])

Апогей этого мотива – быстро ставшее известным стихотворение, напечатанное в «Дне поэзии – 1956», с повторявшейся в те годы на разные лады юными читателями концовкой:

ЭтоПочти неподвижности мука —Мчаться куда-то со скоростью звука,Зная прекрасно, что есть уже где-тоНекто,ЛетящийСо скоростьюСвета!

«Будьте любезны…», 1956[132]

Вольность личного душевно-интеллектуального действия: «Хочется / Сосредоточиться…» (написано в 1955, опубликовано в 1956[133]) – новизна и раритетность речевого хода, фиксирующего эту вольность, очевидные для читателей-современников, для читателя послесоветской России не ощутимы и должны восстанавливаться усилиями историка литературы. На фоне многолетнего господства императивности не только поступков, но желаний, хотений, их обусловленности и определенности, приближенности хотения к действию («хочу быть летчиком», «хочу пойти на демонстрацию», «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо»,[134] где метафоричность перекрывается волевой окраской формы первого лица) – новизна неопределенности, пониженности воли в этом хочется вместе с непривычной «нематериальностью» желаемого действия («сосредоточиться»).

Это же можно сказать и о манифестации уверенности автора в своих личных оценках, определениях, констатациях: «Все обрело первичный вес…» (написано в 1956, опубликовано в 1958[135]). Всего два-три года назад неизбежно должны были бы последовать разъяснения. Столь же новыми были строки «… золотые от зрелости / Ценности / Современности» («В чем убедишь ты стареющих…», написано в 1948, опубликовано в 1955[136]), провозглашавшие ценности, найденные личным усилием.

В этом ряду – и обращение к универсалиям человеческой жизни в противовес идеологическим заменителям их в советской поэзии. Современники ощущали в абстракциях Мартынова этот одухотворявший их противовес.

В частности, делание дела – мотив личных человеческих возможностей, энергии самореализации:

ДелоБыло за мной.И мгновенно покончил я с делом……ДеньБыл бел,Как пробелНа листе сверхъестественно белом.Наступала пораЗа другие приняться дела!

«Дело было за мной…» (написано в 1956, опубликовано в 1958[137]).

Мотив действия (как, повторим, универсалии человеческой жизни, а не выполнения чьего-то задания) в сочетании с непрерывностью движения времени, в рамках которого совершается каждая жизнь:

Перейти на страницу: